Другой Брежнев - [6]

«Фи, Пьер! — говорит одна своему спутнику. — Как им не стыдно ходить полураздетыми среди белого дня по улице?»

На другом рисунке вслед босоногому физкультурнику недоуменно смотрит тоже босой «святой старец». «Батюшки! — восклицает он. — Советский святой, что ли?»

Как ни забавно, но общество «Долой стыд» в наиболее законченной и крайней форме выразило идеи «антигалстучников». Да, пожалуй, и всего карнавала революции. Идеи же эти были просты и наглядны: полная откровенность в личной жизни, предельная простота, полный отказ от масок и костюмов. Первое время растерянная милиция не знала, как поступать со столь необычными нарушителями порядка. Но и терпеть их казалось немыслимым: одеяния Адама и Евы несли слишком сильный карнавальный заряд. Голые воспринимались как носители какой-то таинственной власти, которая и других может «заставить раздеться».

Наконец сам нарком здравоохранения Николай Семашко в газете «Известия» дал необходимые разъяснения. «Подобное поведение необходимо самым категорическим образом осудить со всех точек зрения, — заявил он. — Во-первых… жестоко ошибаются, когда думают, что если ходить голым, отрастить волосы и ногти, то это будет самая настоящая «революционность»… Во-вторых, путешествие по Москве в голом виде совершенно недопустимо с гигиенической точки зрения. Нельзя подставлять свое тело под пыль, дождь и грязь… Улицы Москвы — не берег Черного моря… В-третьих, очень спорно, содействует ли это дикое новшество нравственности. Мы протестуем против «голых танцев» и не можем не протестовать против этого новшества. В тот момент, в который мы живем, когда еще не изжиты капиталистические уродства, как проституция, хулиганство, обнажение содействует не нравственности, а безнравственности… Поэтому я считаю абсолютно необходимым немедленно прекратить это безобразие, если нужно, то репрессивными мерами».

«Сами сочиняли стихи». Молодежь 20-х годов очень живо воспринимала все события общественной жизни, жила ими больше, чем личными заботами. «Шумели, спорили, влюблялись, читали и сами сочиняли стихи», — вспоминал Л.И. Брежнев. Грань между поэтами и непоэтами в те годы была условной. Все писали стихи, и никто не стеснялся своего поэтического неумения: превыше всего ценилась как раз простота.

1 января 1924 года (в этот день Леониду исполнилось семнадцать лет!) курская губернская газета «Комсомолец» напечатала его стихи, озаглавленные «Германскому комсомолу»:

Смело, вперед! Разорвите оковы,

Сбросьте кровавые цепи царей,

Юным порывом, огнистой волною,

К новому счастью — смелей!

К жизни, к прекрасному солнцу свободы,

К светлым идеям великих творцов,

Смело шагайте же, юные взводы,

Помня заветы отцов!

Кровью залейте позорные троны,

Мысли о гнете в крови утопи…

Смело… Вперед… Разбивайте хоромы…

Жизни не нужны рабы!

Подпись гласила: «Л. Брежнев». А спустя почти 60 лет, в мае 1982 года, эти стихи (кроме последнего четверостишия) были зачитаны на всесоюзном съезде комсомола. Страна таким образом узнала, что во главе ее стоит поэт (по крайней мере бывший). Впрочем, стихи сочиняли и Сталин, и Мао, и Андропов — Востоком в XX веке правили поэты!..

(Кстати, в 60-е годы Леонид Ильич тоже порой сочинял устные стихи — видимо, экспромтом. Его соратник Петр Шелест вспоминал, как летом 1964 года в праздничной обстановке Брежнев вскочил на стул и декламировал стихи собственного сочинения: «Не Маяковского там и не Есенина, а какой-то свой каламбур».)

Другое сохранившееся стихотворение юного Брежнева — «На смерть Воровского» — более нескладно по форме, но зато более своеобразно по содержанию. Сюжет его таков: среди лощеной буржуазной публики, облаченной в цилиндры и фраки, появляется советский посланник, вызывающе одетый в простой рабочий наряд. Это производит настоящий скандал (примерно как демонстрация общества «Долой стыд»). А когда герой погибает, то можно понять и так, что он расплачивается именно за этот дерзкий вызов, брошенный «пышной» публике, за пощечину общественному вкусу. Мы видим не что иное, как продолжение все той же дискуссии «галстучников» и «антигалстучников»…

Эти стихи упоминались в «Воспоминаниях» Брежнева, хотя и довольно осторожно — весь их сюжет был просто выброшен: «Однажды я ехал по железной дороге, в том же вагоне сидела девушка моего возраста, тоже студентка. Разговорились. Девушка показала тетрадь со стихами, какие обычно собирают в альбом. И вот что характерно: в этой тетради оказалось стихотворение, которое прежде я никогда не встречал, — «На смерть Воровского». Мы тогда тяжело переживали убийство нашего посла, стихи взволновали меня, тут же я выучил их наизусть. С первой строчки — «Это было в Лозанне…» — и до последней строфы:

А утром в отеле с названьем «Астория»

Посол наш убит был убийцы рукой.

И в книге великой российской истории

Жертвой прибавилось больше одной».

Читая эти строки, советские граждане вряд ли догадывались, что читают стихи не неизвестного поэта, а… самого Леонида Ильича. Сохранилась рукопись этого стихотворения. На ней стоит дата — 13 ноября 1927 года — и имеется дарственная надпись: «На память И. И. Евсюкову от Л. Брежнева». Скорее всего, дата — 1927 год — описка, и в действительности стихи были написаны 13 ноября 1923 года. В те дни в Швейцарии как раз шел громкий процесс над убийцами Воровского (которых в конце концов оправдали и отпустили на свободу). Значит, автором стихов был 16-летний паренек.