Другое море - [4]

Он напишет больше, когда вокруг станет чуть спокойнее, будет меньше людей, которые слоняются туда-сюда по палубе во время томительно тянущегося полудня в открытом море, когда вокруг останется меньше постоянно изменяющихся предметов. Энрико продолжает вглядываться в море, но теперь уже перепады цвета при переменах времени суток кажутся ему слишком резкими.

Одна более высокая, чем другие, волна разбивается о борт, и желтоватый сноп брызг взвивается в пучке света от иллюминатора. За несколько месяцев до этого в Пирано и Сальворе волны не были столь мощны, но легко опрокидывали барку, когда та шла против ветра, и друзьям не хватало сноровки, чтобы натянуть шкот. Паула и Фульвия хохотали на берегу, когда замечали, что дело у них не ладится, или когда Нино, которому надоедало наблюдать, как Энрико сидит на бортике и смотрит вдаль, а не купается вместе с другими, сбрасывал его в воду, и тогда ему поневоле приходилось плыть. Плавал он лучше других, решительно и уверенно рассекая накатывающуюся сзади волну или ныряя под нее. В этом фиолетово-голубом, все более застывающем, когда опускаешься глубже, пространстве предметы разрастались, оставаясь неподвижными, а цвета водорослей, камней и рыбы, медленно поворачивающейся и исчезающей в глубине, отдавали умиротворением.

Паула плавала вместе с ним под водой и на глубине протягивала ему руку; темные глаза и волосы, как подводные луга водорослей, те же глаза и те же волосы, что и у Карло. Внизу было еще больше заметно, как брат и сестра похожи. Паула улыбалась красиво и иронично, неизменная улыбка в дымчатой подводной неподвижности, потом отталкивалась поблескивающей, как рыба, белым цветом ножкой и всплывала.

Он наблюдал за ее исчезновением, для него самого всплывать было мучительно, и уши у него болели.

Карло часто оставался в стоящем неподалеку от берега доме и слушал, как Арджия играет на фортепьяно. Может быть, он был влюблен в Арджию еще и потому, что ее имя означало спокойствие, свободный покой, наступающий, когда уходит всякое желание что-то делать и чего-то просить. Attraverso l’energia all’argia[12], написал Карло под портретом Шопенгауэра — к спокойствию бытия, моря и, быть может, той самой великой инерции, окончательной, — подумал на мгновение Энрико. Но нет, он не прав, эта мысль недостойна Карло, такого цельного и живого в любое мгновение, ибо он не выпрашивает жизнь, как нищий, а просто живет как король.

Три дня на берегу в Пирано, когда любуешься волнами, или в барке по пути к Сальворе и далее к конечному мысу Истрии, напротив белого маяка и белых скал, распластавшись и опустив лицо за борт, почти касаясь им морских волн. То, что внизу, превосходно, подниматься вверх — это самонадеянность, тщетные старания привстающего на цыпочки, чтобы его заметили. Накренившаяся барка плыла сама по себе, лицо чуть задевало морскую гладь, подобно рыбе, выскакивающей из глубины на водную поверхность; он — распластанный с опрокинутым вниз лицом, а Паула лежит на спине, откинув голову назад, и ее темные — черные — волосы трепещут на ветру возле его лица. Позади этих черных волос переливалась голубизна, еще дальше виднелась полоска красной земли, нежная и темная зелень пиний и кипарисов. Грудь стремительно падающей вниз, слегка касаясь воды, чайки отдавала цветом зеленоватой слоновой кости; одинокое оливковое дерево вздымало к небу свой мощный и невинный член, но барка уже удалилась от него, прошла мыс, и показался белый маяк. Запах, источаемый оливковым деревом, давно затерялся в море, барка скользила легко и бесцельно в полуденном воздухе, исчезая в мерцании света.

В эти короткие и спокойные дни Энрико ощущал нити судьбы и необходимость своего существования, монета жизни была подброшена вверх, вращаясь и ярко блеснув в воздухе. Если Арджия не выходила на пляж, значит, она — дома и играет для Карло. Она играла Бетховена, трагическую пропасть между я и судьбой, светлую радость упрямого отрицания, уничтожающего время и тем самым убогую жизнь, которая проносится и не существует.

Другие тем временем находились на свежем воздухе, сидели на берегу, смеялись или же молчали, ничего не делая. Потом Нино жарил рыбу, Фульвия запускала мяч прыгать среди скал, а когда уставала, поддавала его тонкой золотисто-загорелой девичьей ножкой, мяч летел в море и падал в волны, которые снова выносили его к берегу. Фульвиар-джаула, как три девушки подписывали иногда почтовые открытки, составляли единое целое, так же как и он вместе с Карло и Нино. Фульвия, смеясь, брызгала на них водой, Арджия, скрывая лицо в тени шляпы, следила за полетом чайки, Паула черными, как у Карло, глазами улыбалась Энрико и, наливая ему кофе, поигрывала в воде вытянутой стройной ножкой.

Они вместе читали Ибсена, там Пер Гюнт терял себя по частям на своем пути, но оставался в целости в сердце Сольвейг; возможно, что и он, Энрико, остается лишь в Фульвиарджауле и в Карло и Нино. Ведь может случиться, что он нечаянно упадет с «Колумбии» и затеряется среди ночи в море, это вряд ли кого-то тронет и окажется не столь уж важным, но пока что он стоит здесь на палубе. Часто ночами они купались вместе, даже когда ночи были безлунными. Паула скользила по воде, легкая как листочек, и влекла его за собой, взяв за руку; иногда с ними бывали Фульвия или же Нино с Карло, оба тонкие и яркие, как радостный порыв ветра.