Другое имя. Септология I-II - [46]

Что вам нужно? – говорит она

и, прищурясь, глядит на меня, почему-то не сердито и не досадливо, просто равнодушно, ох нет, думаю я, выходит, я ошибся, опять перепутал цифры

Ну, отвечайте, говорит она

и я думаю, что, наверно, должен что-нибудь сказать, но что?

Ну? – говорит она

и я говорю, что прошу прощения, очень прошу меня извинить, я ошибся, позвонил не в ту дверь, глупо, конечно, говорю я, и уж совсем скверно, что время сейчас очень раннее, а я хожу тут и бужу народ

Меня вы не разбудили, говорит старушка

Отрадно слышать, говорю я

Я теперь почитай что не сплю, говорит она

и я не знаю, что сказать

Почитай что не сплю теперь, только и жду, когда засну навеки, навсегда, говорит она

а я опять прошу прощения и говорю, что мне надо к Гуро, по-моему, так ее зовут

По-вашему? – говорит старуха

Ее-то, говорит она

К ней мужики в любое время дня и ночи шастают, говорит она

К ней спокойно можете позвонить, говорит она

Как ей только не стыдно, говорит она

Но чтоб устыдиться, ума не хватает, говорит она

Уж такой хороший мужик был у нее, а она его выгнала, говорит она

и, качая головой, говорит, что негоже этак поступать, сама-то она не выгнала мужа, хотя причин у нее было предостаточно, он ведь якшался с другими бабами, ее бы не удивило, если б он и с этой Гуро путался, хоть та и намного моложе, но она терпела, не гнала мужа, терпела, она ведь не какая-нибудь вертихвостка, а когда он помер, очень по нем тосковала, что ни говори, хороший был мужик, старался, работал изо всех сил, обеспечивал семью, как положено, этого у него не отнять, и я вижу, как она утирает глаза тыльной стороной руки, а однажды утром не проснулся, лежал мертвый и окоченевший, уж несколько лет минуло, но при мысли об этом все равно слезы набегают, говорит она, а я говорю, мне, мол, вправду очень жаль, что я ее побеспокоил, и она говорит, что мне надо просто перейти через дорогу и позвонить к той вертихвостке, коли уж мне этак невтерпеж, говорит старушка, и я опять прошу прощения, а она закрывает окно, свет гаснет, и я думаю, что снова, как всегда, перепутал цифры, все-таки она живет не на Смалганген, 3, а, надо надеяться, на Смалганген, 5, где в списке жильцов значится Гуро, иначе вообще неизвестно, где мне забирать собаку, Браге, а если Асле не получит собаку обратно, что же с ним будет, думаю я, однако я вполне уверен, та, что взяла к себе собаку, сказала Смалганген, слова-то я помню, хорошо помню, потому и могу читать книги на нескольких языках, думаю я, поворачиваюсь, пересекаю переулок, вижу табличку с цифрой 5, а еще вижу, что и там все окна темные, нажимаю на звонок против имени Гуро и вижу, как справа от меня отворяется окно и та, что зовется Гуро, да-да, слава богу, это она, высовывается наружу и сонным голосом спрашивает, в чем дело

Это я, говорю я

Привет, говорит она

и голос у нее не сказать чтобы веселый, потом я слышу собачий лай и подхожу к окну

А-а, это ты, говорит она

Я-то думала, это кто другой, говорит она

Вот как, говорю я

Да, кто другой, говорит она

и с легким смешком вроде как просыпается

Ну, ты же знаешь, говорит она

Я спала, говорит она

Понятно, говорю я

Ты же знаешь, каково приходится одинокой женщине, говорит она

а я стою и не могу сказать ни слова

Зайдешь? – говорит она

а я не говорю ни слова

Нельзя же стоять на улице, на морозе, в доме-то тепло и хорошо, говорит она

и приглашает зайти в дом, она, мол, мне откроет, говорит она и замечает, что мне вовсе не хочется заходить к ней, я же никогда не любил заходить домой к другим людям, мне кажется, для них это вроде как оскорбительно или вроде того

Ты же бывал у меня раньше, говорит она

Не один раз, говорит она

и смеется

Но ты наверняка не помнишь? – говорит она

Даже не узнал меня вчера вечером, говорит она

Мне так показалось, говорит она

и добавляет, что много думала обо мне, ведь я тогда навещал ее, да-да, она говорит «навещал», несколько раз навещал, но, вероятно, был слишком пьян, чтобы хоть что-то запомнить, ясное дело, говорит она, ясное дело, слишком пьян, а она, думаю я, теперь, ясное дело, вполне проснулась, думаю я и говорю, что пришел только из-за собаки

Ты рано встал? – говорит она

Да, говорю я

Не сумел заснуть? – говорит она

Не сумел, говорю я

Лежал и думал о нем? – говорит она

и я говорю, что в самом деле лежал и думал, как там Асле, а теперь собираюсь домой, пора мне домой, и собаку его возьму с собой, Браге ее кличут, говорю я, конечно, возьму с собой, как и хотел, говорю я

Ну да, понятно, говорит она

Помнится, ты живешь на Дюльгье, говорит она

и коротко смеется, а я киваю, и она опять говорит, что видела все мои выставки, какие были в Бергене, в Галерее Бейер, на Хёггата, говорит она и кивает, сделав ударение на Галерее Бейер, будто это что-то очень солидное, серьезное, и делает ударение на Хёггата, точь-в-точь как Аслейк на андреевском кресте, точь-в-точь, ну совершенно точь-в-точь, с той же крестьянской гордостью, думаю я, а она опять спрашивает, не хочу ли я зайти, но я говорю нет, и она говорит, что теперь я хотя бы знаю, где она живет, ведь я напрочь это запамятовал? так что в следующий раз, когда буду в Бергене, могу заглянуть к ней, говорит она, но лучше всего прежде позвонить по телефону, говорит она, потому что, говорит она и обрывает фразу, опять коротко смеется, а я спрашиваю, можно ли забрать собаку, и она говорит, да, конечно, и голос у нее слегка раздосадованный, потом она исчезает, и я слышу на лестнице шаги, дверь открывается, на пороге стоит она в желтом халате, с собакой на руках, и протягивает мне собаку, я беру ее и прижимаю к груди, глажу по спинке и говорю, спасибо, спасибо за помощь, большое спасибо, говорю я, а она говорит, не за что, конечно, она не могла не помочь, в таком-то положении, говорит она, и я собираюсь поставить собаку наземь, но замечаю, что на ней нет ошейника с поводком, и спрашиваю, где он, а она говорит, погоди, погоди минутку, сейчас найду, говорит она, закрывает дверь и уходит, а я стою, глажу Браге по спинке и думаю, как хорошо, что ты, Браге, опять со мной, и жду, жду, ну когда же она вернется? куда подевалась? стояла в дверях и вдруг исчезла, думаю я, сколько же можно искать ошейник? и тут окно справа опять открывается, она высовывает голову и говорит, что, конечно же, никак не может найти ошейник, вечная история, куда-то она его задевала, говорит она, но если я вернусь немного попозже, она его найдет и отдаст мне, наверняка найдет, непременно, говорит она, и будет очень мило, если я загляну снова, говорит она, а я говорю спасибо и прошу прощения, что разбудил ее, но теперь она снова может лечь, говорю я, и она говорит, что в таком случае ждет меня, ждет, что я вернусь за ошейником, и тогда она угостит меня чашкой кофе и немного накормит, может, даже обедом угостит, говорит она, а я говорю спасибо, спасибо, но мне пора на Дюльгью, говорю я, и она говорит, что, во всяком случае, желает мне доброго пути и будет рада повидать меня снова, и я говорю спасибо, она закрывает окно и гасит свет, а я с собакой на руках иду по Смалганген, и так приятно чувствовать собакино тепло на груди, так приятно и надежно, и я иду по Смалганген и говорю Браге, что ужасно рад видеть его снова и что мы сейчас идем к моей машине, между тем мы уже вышли на Хёггата, и я иду прямиком к своей машине, отпираю ее и вижу, как сажаю Браге на заднее сиденье, сам сажусь за руль, кладу на пассажирское сиденье свою сумку, запускаю мотор, машина успела опять остыть, но обогреватель включен на полную катушку, так что скоро вновь станет тепло, думаю я, выруливаю на Хёггата и думаю, что не имело смысла ехать сперва на такси в Больницу, мне бы не разрешили поговорить с Асле, час слишком ранний, или же он слишком плох, я чувствую, я знаю, думаю я, ведь Асле нужен только покой, только сон, думаю я, и меня охватывает страх, вдруг Асле так и будет спать и никогда больше не проснется? и я думаю, что сейчас, сейчас поеду домой на Дюльгью, отдохну, приду в себя и возьмусь за картину, думаю я, а из дома позвоню в Больницу и спрошу, можно ли проведать Асле, и, если можно навестить его еще сегодня, я всегда могу опять поехать в Берген, по крайней мере, если могу помочь ему, думаю я и уверенно еду по Хёггата, быстро оглядываюсь и вижу, что Браге спит на заднем сиденье, смотрю вперед и вижу, как Аслейк стоит, глядя на картину с двумя пересекающимися полосами, и говорит, что это андреевский крест, и вроде как гордится, что знает такое выражение, и думаю, что он наверняка время от времени заучивает какое-нибудь выражение, вызубривает его и потом всегда может вставить, к примеру «андреевский крест», употребляя этакое слово, он вроде как показывает, что и он не обсевок в поле, тоже не лыком шит, по тону, каким он говорит, это сразу заметно, он, мол, тоже кое-что умеет, может, даже больше, чем я, хоть я и учился в школах, а он нет, он только начальные классы одолел, да и то через пень-колоду, однако ж он, Аслейк, все-таки отнюдь не дурак, хоть, к примеру, и произносит «андреевский крест» с крестьянской гордостью, думаю я, нет, он, Аслейк, умом не обижен, иной раз высказывается очень метко, так что вдруг понимаешь что-то, чего прежде не понимал, видишь что-то по-иному, как прежде не видел, а ведь именно к этому и стремишься, когда пишешь картину, хочешь по-новому увидеть виденное раньше, увидеть как бы впервые, мало того, ты и видишь по-новому и понимаешь, как бы разом, думаю я и вижу: две полосы – это Асле, он лежит на своем диване и способен думать только об одном, а думал он единственно о том, что сейчас встанет, спустится к морю, зайдет в море, далеко-далеко, и волны захлестнут его и он исчезнет навсегда, ведь нет мочи терпеть боль, страдания, отчаяние, да как их ни называй, сейчас-то боль совершенно невыносима, он даже руку поднять не в силах, вдобавок его трясет, руки дрожат, все тело дрожит, надо встать, найти выпивку, хотя бы выпивку, первым делом хлебнуть глоток-другой спиртного, а потом в море, в море, думал Асле, лежа на диване и размышляя, а я тем временем стоял в своей комнате, или в мастерской, или как ее там назвать и изображал его в виде двух полос, лиловой и коричневой, думаю я, смотрю на дорогу, и меня обуревает радость, я ужасно, ужасно рад и сам не понимаю, что способен так радоваться потому только, что уезжаю из Бергена, думаю я, наверно, все дело в том, думаю я, что сейчас со мной собака, Браге, думаю я, а как вернусь домой, сразу позвоню в Больницу и спрошу, когда можно проведать Асле и можно ли привезти ему что-нибудь, и попрошу передать Асле, что его собака, Браге, у меня, так что о ней ему беспокоиться незачем, думаю я, а Берген уже остался позади, думаю я и еду на север, оборачиваюсь, вижу, что собака, Браге, спит на заднем сиденье, и испытываю огромную радость, а вместе с тем и печаль, как я замечаю, она переполняет меня, кажется, что-то во мне вот-вот разорвется, но я спокойно продолжаю путь на север и думаю, что просто миновал Скутевику, даже не взглянув на дом, где живет Асле, думаю я, еду на север и скоро доберусь до дома, думаю я, и перво-наперво лягу спать, потому что ужасно устал, ужасно устал, и я впадаю как бы в прострацию, и время просто течет себе и течет, а я приближаюсь к съезду и к детской площадке и думаю, что, как ни велика усталость, не стану останавливаться на съезде и смотреть на детскую площадку, не стану смотреть на старый побуревший дом, где когда-то жили мы с Алес, глядя на дом, только испытываешь боль, тогда меня опять терзает тоска по Алес, я проезжаю мимо старого дома и вижу молодого мужчину с каштановыми волосами до плеч, в длинном черном пальто, и девушку с длинными черными волосами, они идут к побуревшему старому дому, рука об руку идут к побуревшему дому, а я смотрю прямо перед собой, продолжаю путь на север и вижу Асле, он держит за руку Сестру, сестру Алиду, они стоят на обочине, и с виду кажется, будто они решили перейти через шоссе, но они такие маленькие и почему они одни? где их родители? они живут в одном из двух белых домов, что виднеются у них за спиной, два дома рядом, на не слишком крутом склоне, думаю я и вижу, как Сестра оборачивается и говорит: глянь, глянь на дома у нас за спиной, говорит она