Другое имя. Септология I-II - [39]

Вот так он мне сказывал, говорит она

Ты будешь со мной, когда я умру, говорит она

Представляешь себе, сказать этакое, говорит она

и добавляет, он, мол, часто так говорил, ну когда выпивши был, по крайней мере, в последние годы часто говорил, потому что тогда почти не просыхал, говорит она, улыбается и продолжает, мол, лучше всего он играл, когда выпьет чуток, не слишком много, ведь коли выпивал слишком много, звук получался скрипучий, резкий, а однажды он до того напился, что встал посреди выступления, сказал, что этак не годится, и ушел, вернее шатаясь уковылял со сцены, она своими глазами все видела, говорит она

Посреди слотта встал и ушел со сцены, говорит она

Этак не годится, сказал он, и ушел, говорит она

и добавляет: мол, пожалуй, она может утверждать, что он, во всяком случае, пока не стал пропойцей, пил в некотором смысле от робости, а еще от этой своей меланхолии, но много лет они прожили вполне благополучно, фактически, хочешь верь, хочешь не верь, на свой лад как бы уравновешивали друг друга, он кое-что зарабатывал игрой на скрипке, постепенно все больше, играл на свадьбах, как издавна повелось у скрипачей, и вышло так, что он каждую неделю играл на танцах в Гимле, да и вообще случай подзаработать где-нибудь игрой всегда подвернется, только вот пил он все время, и вскоре пьянство взяло над ним верх, часто он был не в состоянии играть как следует, и игра его оборачивалась режущими ухо визгливыми неблагозвучиями, а в результате бесконечные разговоры, что, мол, струны на хардингфеле[12] сделаны не иначе как из кошачьих кишок, по сей день те, что считают себя почтенными бергенками, позволяют себе подобные замечания, но как же мало они знали, как же мало эти почтенные женщины понимали, говорит она, по правде-то сказать, она всем сердцем жалела, что прогнала его, такую глупость сделала, повторяет она, ведь он хотя и пил, но никогда не скандалил, всегда был добрый, вежливый, и частенько они вместе выпивали по глоточку, она тоже иной раз была не прочь выпить глоточек, а что тут такого, она ведь не трезвенница, я сам видел ее нынче с бокалом красного вина, говорит она, и лучшие минуты, какие запомнились ей, за всю жизнь, это те, когда она пила красное вино, а он играл на скрипке, да, это лучшие минуты в ее жизни, стоит ей подумать об этом, услышать как наяву его игру, сразу слезы наворачиваются, нет, нельзя больше думать об этом, говорит она, ведь в конце концов пьянство вовсе его одолело, но человек он был хороший, что правда, то правда, и о мертвых можно говорить только хорошее, говорит она, кстати, впервые они встретились на конкурсе скрипачей, на самом первом конкурсе, где она побывала, вначале он сидел на сцене и играл как обычный скрипач, а потом, все больше погружаясь в музыку, как бы отрешился и от себя, и от остальных, и казалось, будто и он, и музыка, и все, кто слушал, воспарили над землей, а он повернулся на стуле и играл спиной к залу, спиной ко всем, кто слушал, и все вокруг парило, пока он как бы не исчерпал это парение и оно не растаяло в воздухе и небытии, тогда он остановился, встал и, не оглядываясь, ушел со сцены, а народ аплодировал, и аплодисментам конца не было, казалось, люди в зале стали свидетелями чуда, ни до, ни после она не слыхала, чтобы кто-нибудь играл лучше, ни он сам, ни кто другой, она сказала тогда и может повторить сейчас: казалось, в тот вечер их было только двое, он и она, они стали парой, говорит она, и мы молча идем дальше, шаг за шагом бредем в снегу, где до нас никто не проходил

Н-да, спиртное, оно и хорошее, и плохое, говорю я

Верно, говорит она

а потом спрашивает, прикладывался ли я к бутылке, и я отвечаю, что прикладывался, да еще как, но это история долгая и тягостная, говорю я, и кончилась она тем, что пришлось выбирать между спиртным и искусством, точнее даже, между спиртным и жизнью, н-да, так или иначе, я вырвался из хватки спиртного, хотя было это нелегко, говорю я, и, конечно, Алес, жена моя, не одобряла, что я пью, и если бы не она, то я даже не знаю, что бы со мной сталось, говорю я

Ты больше не пьешь? – говорит она

Нет, не пью, говорю я

и наступает тишина

А Алес, жена твоя? – говорит она

Умерла она, говорю я

и надолго наступает тишина, потом я говорю, что, с тех пор как бросил, не пью вообще, и она говорит, что я молодец, а я говорю, нет-нет, никакой не молодец, я просто сделал то, что было необходимо, и мне помогали, причем без помощи земных и небесных сил да-да, и небесных тоже, почему бы не сказать правду, я бы никогда не справился, а справился я в первую очередь ради Алес, и поначалу, когда перестал выпивать, отказываться от спиртного было совсем не трудно, но бросить совсем, отвыкнуть от выпивки, оказалось трудно, тяжкое было время, говорю я, а она говорит, что ее муж, ну, то есть Скрипач, она по-прежнему зовет его мужем, он так и не сумел покончить с пьянством, насколько ей известно, не пытался и тогда, когда бабенка та в Телемарке пустила его к себе, она ведь, поди, тоже пила, наверняка пила, иначе бы нипочем не выдержала с ним, вот все и пошло так, как и следовало ожидать, а он был совсем не старый… ох нет, незачем ей сейчас думать об этом, о печалях да неприятностях, говорит она, ба, снег-то перестал, а она даже не заметила, говорит она, поднимает голову и говорит, глянь вон туда, потом вскидывает руку, глянь, на той стороне Вогена видно «Убежище», так что ты спасен, говорит она со смешком, и я говорю спасибо, большое спасибо за помощь, а она говорит, пустяки, коли знаешь дорогу, а вот когда не знаешь, дело нешуточное, говорит она и добавляет, что засмеялась, не имея в виду ничего обидного, засмеялась просто потому, что узнала себя, провинциалы в Бергене, говорит она, в общем, как она уже сказала, если в «Убежище» не найдется свободного номера, я вполне могу переночевать у нее, места в квартире предостаточно, даже слишком много, говорит она, и я думаю, что никогда особо не любил бывать у людей дома, всегда ужасно робею, вроде как делаю что-то не по праву, навязываюсь, вмешиваюсь в жизнь других людей, узнаю об их жизни больше, чем вправе знать, вроде как мешаю их жизни или, по крайней мере, мне самому вроде как мешает их жизнь, вторгается в меня, наполняет меня, думаю я, а уж когда кто-нибудь является ко мне домой, то ничего хуже я вообще не знаю, я места себе не нахожу от беспокойства, не знаю, что с собой делать, ну то есть, понятно, не в тех случаях, когда приходят хорошо знакомые люди, к примеру Аслейк, они не в счет, с ними все как полагается, совершенно обыкновенно, так дело обстоит со знакомыми, они как бы часть моего дома, и мне не нравится, что так трудно зайти домой к людям, которых я хорошо знаю, к знакомым, но их немного, думаю я, строго говоря, один лишь Аслейк, думаю я, Аслейк, а больше никого, и когда он приходит, у меня в общем-то нет ощущения, что пришел чужой человек или что я прихожу к чужому человеку, когда навещаю его, ведь мы с Аслейком знаем друг друга очень-очень давно, нам и скрывать-то друг от друга особо нечего, хотя мы, конечно, скрываем, но оба словно бы знаем, что́ скрываем, или словно бы знаем, но не хотим знать, или не задумываемся об этом, а словно бы просто оставляем в покое, в укрытии, не трогаем, не тревожим, однако с незнакомыми людьми все обстоит иначе, и вообще с гостями? как было раньше? строго говоря, гости приходили к нам, только когда мы с Алес жили в Бергене, а после переезда на Дюльгью мы всегда оставались только вдвоем, Алес и я, и пока она была жива, на Дюльгье нас навещали только мамаша Юдит, Аслейк да один раз Бейер… нет, не в силах я думать об Алес, утрата слишком велика, я утону в ней и пропаду, думаю я, но в тот день, когда должен был приехать Бейер, Алес не хотела оставаться дома, решила съездить в Берген к мамаше Юдит, и накануне приезда Бейера я отвез ее в Берген, к Галерее Бейер, а днем позже забрал ее там же, возле Галереи Бейер, ведь если я не любил визитеров, то Алес любила их еще меньше, думаю я