Другая половина мира, или Утренние беседы с Паулой - [27]

И как же?

Мне известно только об этом требовании, говорит Паула. Разве кто может с уверенностью сказать, следят за ним или нет? Ты можешь?

Нет, вынуждена признать я. Правда, вот с телефоном бывают неполадки. То эхо в трубке, то щелчки, то вообще мертвая тишина, впрочем ненадолго — когда поговоришь с кем-нибудь и тотчас звонишь в другое место.

Ты еще ни разу не попадала в облаву?

Когда похитили шефа Союза предпринимателей[24], говорю я, помнишь — на каждом шагу пулеметы и полицейские патрули, магистральное шоссе точно вымерло, зато по деревням в объезд шли колонны автомашин, — я тогда носа из дому не высовывала.

Значит, на дороге тебя не задерживали и не проверяли.

И в доме ничего не искали. Да и зачем?

Должна ведь соображать, что мне никак нельзя студить ноги. От холода я заболеваю.

Куда ты пойдешь, если однажды тебя все-таки выгонят из норы, как крысу?

По слухам, Франц Йозеф Штраус иначе представляет себе «красных крыс» нашего века, говорю я.

Куда же?

Есть у меня план воплотить в жизнь одну утопию: купить землю — скажем, где-нибудь в Ирландии, — построить там деревню и поселиться вместе с людьми, которые пишут, или занимаются живописью, или сочиняют музыку, или вообще просто думают.

Все-таки скажи куда.

В Роттердам, говорю я (до смерти хочется обратно в теплую постель!). В Роттердаме у меня друзья, они меня приглашали. Голландия и раньше кое-кому давала пристанище.

Куда? — упрямо твердит Паула.

Ты стараешься запугать меня. Так нельзя, говорю я.

При чем тут запугивание? — спрашивает она. Ты же понимаешь, что все это приметы безумия. Тебе поэтому страшно? И продолжает: В Д. про террористов никто не заикался. Произнести это слово вслух и то уже считалось неприличным.

Наконец я спрашиваю Паулу, не поменяться ли нам обувью: я отдам ей уличные туфли в обмен на тапки.

Шевелюра ее напоминает темные густые волосы моей бабушки, которые она подарила мне на рождество для фарфоровой куклы. Я уронила куклу, и голова ее разлетелась вдребезги, но — без единой капли крови.

Почему ты не сказала, что тебе плохо, когда мерзнут ноги?

Она встает, обходит вокруг стола, садится рядом со мной на корточки, велит снять туфли и чуть ли не любовно помогает надеть теплые меховые тапки. Что это с ней?

Официально они на тебя, стало быть, не давили, говорю я. Не преследовали.

Нет, отвечает Паула.

Она быстро поднимается с колен, будто поймала себя на неблаговидном поступке.

Впрочем, уволить куда легче, ни забот, ни хлопот, вставляю я.

Верно.

И что тогда?

Откажусь увольняться, объясняет Паула. Я имею на это полное право.

Демократическое?

Последнее, на крайний случай.

4

Авторские чтения. Надо успеть провести их до каникул. Пока народ не разъехался.

Вообще-то Паула хотела начать осенью, заняться внедрением культуры, когда дни станут покороче.

Но коротышка советник настаивал, пришлось согласиться.

Лучше уж сразу взять быка за рога, не то останешься с пустыми руками. А тогда — прощай, самостоятельность.

Значит, нужно внести свое предложение. Почему обязательно кто-то из местных? Лучше пригласить какого-нибудь крупного писателя. М. рядом, так что организационные вопросы можно утрясти очень быстро.

Практически рукой подать, улещивает она по телефону, объясняет ситуацию: Библиотека новая, только-только открылась. С литературной точки зрения у нас тут самая настоящая целина.

Она призывает оказать содействие. Помочь делу.

И впервые слегка запинается, прежде чем выговорить название города.

Почти с беглостью германиста-немца Феликс процитировал Генриха Бёлля, которого проходят в университете. Насчет сопричастности истории народа, которым ты рожден.

Паула взъерошилась. Заговорила о случайности. Дескать, нечего тут кивать на родителей.

Все оборудовано, устроено, отлажено — Паула отнеслась к фонотеке и авторским чтениям не просто как к любимому детищу своего кормильца, она и сама увлеклась. Определенную роль сыграло здесь и честолюбие.

Поначалу еще неуверенно, опершись свободной ладонью о стол, стараясь скрыть робость, она спрашивает о гонораре.

По книгам она представляла себе его голос совсем иначе.

Он явно помедлил, услышав, что речь идет о Д., но, должно быть, то ли голос Паулы, то ли ее решительное согласие на гонорарные требования настроили его на дружелюбный лад.

Как и следовало ожидать, она мыслила себе авторские чтения вовсе не так, как советник.

Нет, возражала она, все будет как обычно. Без музыки. В крайнем случае цветы. На столе. В сочельник можно зажечь свечу. А летом отворить только одно из окон, чтобы проезжающие грузовики не очень мешали.

Паула впервые устраивает авторские чтения самостоятельно. В Киле она этим почти не занималась. Только изредка помогала шефу. Вечером сидела с ним рядом.

Как была неприметная, так и осталась. Что тут, что там. Выбиваться из бюджета она себе не позволит. Надо просто по-умному скалькулировать расходы. Лишь бы не сорвалось.

Рисковать не стоит. И горячиться тоже. Хотя Паула всегда была достаточно хладнокровна.

В это время года, как обычно, большой наплыв иностранных туристов. Феликс теперь привлекает внимание разве только в деревне. Паула чувствует, что на них обоих глядят неодобрительно.