Другая половина мира, или Утренние беседы с Паулой - [25]

Вижу, очень вас жара донимает, сказала Паула.

Нет-нет, что вы! — энергично запротестовала фройляйн Фельсман, отвергая, отметая всякое сочувствие. Скоро пройдет.

Ей бы хорошо подержать руки в холодной воде.

Случись с Фельсманшей обморок, от Паулы толку не жди: она понятия не имеет, что надо поднять вверх — голову или ноги.

Видимо, у вас нелады с давлением, заметила Паула.

Я совершенно здорова, отрезала фройляйн Фельсман, но больше уже не заикалась о том, чтобы открыть окно, предпочла говорить, что она в полном порядке. Беспокоиться не о чем. Почту я положила вам на стол, добавила она.

Нет, она не прогнала его.

Пока можешь, конечно, пожить у меня, сказала Паула.

Мало-помалу жизнь у них наладилась. Феликс слишком порывист, но от этого она его отучит, думает Паула. Должен же он в конце концов понять, что одно дело — ночь и совсем другое — день.

Утром она начинает его тренировать. Спрашивает: Как ты спал?

Хорошо, отвечает Феликс; ей хочется, чтобы он держался на расстоянии, но не тут-то было: он так и норовит невзначай прикоснуться к ней или подойти да обнять, когда она стоит у плиты и варит кофе.

Обнимая ее за шею, упершись подбородком ей в волосы, он наблюдает, как она льет в кофейник кипяток. Ты красивая, говорит он.

Может статься, он с радостью улегся бы у ног Паулы, как некогда Руфь у ног Вооза. Но Паула такого не допустит. На отдыхе она, конечно, слегка расслабилась, поддалась скороспелому чувству и теперь просто обязана добиться, чтобы он вел себя так, как она требует того от других.

В душе он на нее обиделся.

Стеклянный ящик? — переспрашивает Паула.

За стеклом мы держим драгоценности. Безделушки. Или рептилий в террариумах. А иной раз и чучела хищных птиц на шкафах в классной комнате. Прямо как живые — знай срисовывай да описывай. Наглядное пособие: вольные охотники за дичью, выпотрошенные, вычищенные, обезжиренные, обработанные инсектицидами.

Как он только до этого додумался — видеть себя со стороны, да еще в стеклянном ящике?

3

На ней цветастая блузка с воротником-стойкой. В ушах клипсы. На груди эмалевая рыбка. Подбородок хищно выдвинут вперед.

Старики, говорит она, в прошлом много выстрадали.

Под окном бегонии. В комнате ветка сирени и запах мастики.

Вы слишком молоды и не помните, продолжает она.

Да, соглашается Паула, мои воспоминания начинаются с денежной реформы[23].

В общем, нельзя сказать, чтобы у наших подопечных с возрастом уменьшались культурные запросы, но вот живость и энергия год от году притупляются. А кроме того, глаза слабеют, добавляет она, и пальцы ее тянутся к брошке. Кстати, муниципалитету известно про ваш план? Мы ведь как-никак учреждение городское.

Я знаю, отвечает Паула, терпеливо, упрямо. Потом рассказывает о советнике по культуре, о своих полномочиях. Нет, качает головой директриса, муниципалитет меня пока не информировал.

Вы не думайте, я ничего вам не навязываю, говорит Паула. Просто вношу предложение, и все.

Провожая ее к двери, директриса рассуждает о Фонтане, которого время от времени перечитывает.

Руки у нее такие же хищные, как подбородок. Паула исчезает в ее когтях.

Мой муж, сообщает директриса, был пастором. Мы приехали сюда в тридцать пятом, из Шлезвига.

Тоскуете по небесному простору? — спрашивает Паула.

В войну она так намучилась, рассказывает пасторша: и дочку потеряла в первые же дни, и угля не было, а тут еще беженцы весь дом заполонили.

До неба ли тут?

У молодых, говорит она, сил хоть отбавляй.

Паула смотрит, как Феликс в ее тесной кухоньке принимается чистить овощи.

На что ты, собственно, рассчитывал, когда ехал сюда? — спрашивает она.

Он повязал ее фартук с таблицей калорий на животе и фруктовым орнаментом. Этот фартук Пауле подарила сестра на новоселье. Она прислушивается к кухонному шуму, к плеску воды, бегущей по зеленому луку и моркови, к стуку ножа, режущего картофель и луковицы.

Твоя страна, говорит он, дольше моей сражалась со смертью… А дома меня в кухню не пускают, замечает он немного погодя. Сама Паула стряпать не любит, хотя чужое кулинарное искусство приводит ее в восхищение.

У вас, у немцев, писал он, наверное, все мысли аккуратно разложены по полочкам.

Ночи, когда он приехал, и вправду были светлые — лето как-никак.

Феликс натирает оттаявшего цыпленка чесноком. Руки его до утра сохранят этот запах. Паула внушает себе, что ей это совершенно безразлично.

Осталось добавить в суп шафрана.

И украсить салат консервированными сардинами и ломтиками крутого яйца.

Ностальгия? — спрашивает Паула.

Ностальгический обед, отзывается Феликс. Пока не настоящая ностальгия.

Отгоняет тоску?

За обедом он кладет ей в суп две полные ложки гофио, рассуждает об Испании.

Паула ничего почти толком не знает. Франкистская диктатура ее не коснулась.

По-твоему, выходит, вся страна давным-давно была против Франко. Почему вы тогда ждали, когда он умрет своей смертью? — спрашивает Паула.

Легко сказать, отвечает Феликс, это вы тут за тридцать лет привыкли к демократии.

Фантазер, говорит Паула, все в облаках витаешь?

Ты никогда не сталкивалась лицом к лицу с насилием, говорит он, и ей чудится, будто весь мир тяжким грузом давит ему на плечи.