Другая история. «Периферийная» советская наука о древности - [34]
В 1930‐е гг. Недельский опубликовал серию популярных работ об истории христианства, выдержанных в соответствующем духе. В 1936 г. вышла его книга «Революция рабов и происхождение христианства», в которой фактически на скорую руку была сделана попытка увязать христианство с новой модой на освещение Античности. Для того чтобы обеспечить базу своим высказываниям, Недельский опирался на книгу М. И. Ростовцева «Социально-экономическая история Римской империи» (1926), которая стала настоящей сенсацией в мировом антиковедении тех лет и вывела Ростовцева в лидирующие историки[296]. Утверждая, что Ростовцев ему нужен только для того, чтобы брать из него «материал», Недельский фактически переделывает элементы концепции Ростовцева в нужном ему направлении: эволюция рабовладения обосновывает рождение христианства. Неудивительно, что получилась вызывающе низкопробная продукция[297].
Тем самым Недельский сопоставим с Дмитревым по стилю, но несопоставим по эрудиции. Отсылки к литературе и источникам в антирелигиозных работах Недельского самые поверхностные, что в некотором смысле делает их более адекватными поставленным задачам популярного изложения[298]. Правда, если в ранних работах еще видны следы собственного выстраивания материала, когда повествование дается в марксистском ключе, но без обязательного воспроизведения базовых цитат из «классиков», то в «Революции рабов и происхождении христианства» прослеживается классическая советская структура, при которой авторский нарратив является как бы эманацией высшей истины основателей теории. Текст предваряется огромной цитатой-эпиграфом из Сталина, во введении перечислены «правильные» основоположники марксизма и попраны еретики (К. Каутский), а затем начинается переделка Ростовцева[299]. Это, безусловно, более быстрый в приготовлении рецепт, чем был у Дмитрева, но и менее перспективный. Правда, в описании «революции рабов», которая датирована у Недельского 186–282 гг., можно увидеть некоторые знакомые нам черты – от упоминания буколов до внимания к движению Матерна и, наконец, характеристики движения багаудов как «крестьянско-рабской войны»[300]. Не исключено, что на раннем этапе формирования концепции Дмитрева на него оказала влияние именно эта брошюра.
В послевоенное время Недельский все больше занимался краеведением и фактически отошел от тематики древней истории.
Еще один, но менее схожий пример – судьба Александра Петровича Дьяконова (1873–1943), выходца из семьи сельского священника Ярославской губернии, выпускника Петербургской духовной академии (1897), при содействии знаменитого историка церкви В. В. Болотова (1853–1900) оставшийся работать в ней библиотекарем и одновременно оформленный вольнослушателем в Петербургский университет, а после начал преподавать и в самой ПДА[301]. В 1912 г. защитил диссертацию на степень магистра богословия и начал преподавать на Высших женских курсах. С 1916 г. работал в Пермском университете (переехав туда одновременно с Богаевским), с 1934 г. – в Смоленском педагогическом институте (где еще помнили Никольского). Методологически осваивал марксизм. Подготовил монографию о первом сицилийском восстании, за что получил степень доктора наук (1940)[302]. Умер во время оккупации Смоленска, не дожив менее месяца до его освобождения советскими войсками.
Дьяконов успел до революции сделать ряд важнейших шагов – в том числе опубликовать большую книгу об Иоанне Эфесском, то есть занимался церковной историей ранней Византии[303]. Имея солидную базу, в том числе в плане языковой подготовки, он не мог писать с таким размахом, как Дмитрев или Недельский. Его работы – результат последовательного анализа источников, и в этом отношении дореволюционный и советский периоды его творчества отличаются мало. Формально «горячая» тема рабских восстаний у него превращается в спокойное рассуждение о наиболее вероятной датировке первого сицилийского восстания[304]. Если судить по тезисам его докторской, он постарался дать тщательный разбор реального состояния дел в сицилийском землевладении, оценив количество рабов и скорректировав существовавшее тогда в науке представление о площади обрабатываемых земель на Сицилии. Уделял он внимание и религиозному фактору в рабских движениях.
Другая тема, которой он заменил историю церкви, – переселения славян; в посмертно опубликованной статье (поступившей в журнал перед войной) он уже проявляет более явное следование моде: славяне, являясь революционным элементом, грабят латифундии, но терпимо относятся к крестьянам, рядом с которыми селятся на Балканах[305]. Надо полагать, в докторской диссертации он более активно ссылался на марксистские теоретические работы[306], но их неиспользование в научных статьях уже говорит о том, что желание вписаться в научную моду было здесь ограничено представлением о допустимых пределах следования ей.
