Другая дорога - [4]

В ту темную, в ту бесконечную ночь,

Когда, онемев и почти не дыша,

Все глубже под землю уходит душа —

В своей одинокой, безмолвной борьбе…

Но что-то ведь нужно доверить Судьбе.

ХОХЛАТКА-ЛАУРЕАТКА

Такой бы курочке отличной

Блистать на выставке столичной!

На окружной она была —

И все призы там забрала.

Своею белизною гладкой,

И красотою, и повадкой —

От гребешка до коготков —

Она пленяла знатоков.

Да вы, наверное, слыхали:

Ее там образцом признали,

Единственным на целый свет.

Ну хоть рисуй с нее портрет!

Вот, после славы и шумихи,

Вернувшись в свой курятник тихий,

Она поклоны бьет пшену

И не торопится ко сну.

Смеркается. Ее хозяин,

С утра забеган и замаян,

Один, с пустым ведром в руке,

Задумался невдалеке.

Он, прислоняясь к стенке грязной,

Стремится вдаль мечтою праздной.

В нем, как зарница сквозь туман,

Селекционный брезжит план.

Он верит в птичью королеву.

Он видит в ней праматерь Еву,

Чей новый, образцовый род

Мир унаследовать придет.

У ней здоровые привычки:

Шесть дней она кладет яички

По штуке в день, а на седьмой

Берет законный выходной.

Ее яйцо узнать несложно:

Оно защищено надежной

Весьма округлой и тупой

Коричневою скорлупой.

Ее сомненья не смущают,

Она свой ужин поглощает,

На человека не взглянув,

И сыто чистит сонный клюв.

У патентованной поилки

Пошарит, разгребет опилки

И камешек блестящий съест.

Теперь попить — и на насест.

Насест — предел ее полета.

Осталось растолкать кого-то

И с той, и с этой стороны,

На то и крылья ей даны.

Темно. В окошки снег стучится.

А здесь — что может здесь случиться?

Проквохчет кто-нибудь со сна,

И вновь-покой и тишина.

Курятник неказист снаружи,

Но он — заслон ветрам и стуже,

Благоразумия оплот,

И — перспективу он дает.

ГОРНЫЙ СУРОК

Кто живет под кривой ольхой,

Кто вверху, под гнилой стрехой, —

Словом, всякий себе жилище

По душе да по росту ищет.

Ну а я обитаю в норке

На крутом щебнистом пригорке,

И поскольку мне хвост мой дорог,

Я копаю еще отнорок.

Я на камне сижу открыто,

Отступленье — моя защита.

Обеспечив тылы надежно,

Вид беспечный принять несложно.

Есть у всех у нас, жить охочих,

Свой особый тихий свисточек:

При малейшем тревожном знаке —

Юрк! — и ты в безопасном мраке.

И покуда злодеи близко,

Лучше пересидеть без риска,

Все обдумать дважды и трижды,

Попоститься — но время выждать.

А когда удалятся волки

И затихнет эхо двустволки

(Как проходят война и чума

И всеобщий вывих ума).

Можешь быть, мой дружок, уверен,

Что я здесь и что я намерен

Оставаться здесь же и впредь

И на мир свысока смотреть,

Потому что, как я ни мал

По сравненью с масштабом Скал,

Но зато я чуткий и зоркий

И умею прятаться в норке.

БЕЛОХВОСТЫЙ ШЕРШЕНЬ

В сарае дровяном под потолком

Гнездо подвесил белохвостый шершень.

Ружейным дулом смотрит круглый вход,

Откуда он выносится как пуля —

Как пуля, что лавирует в полете

И потому без промаха разит.

О, это — удивительный боец:

Как ни маши отчаянно руками,

Он безошибочно находит брешь,

Чтоб в самую ноздрю меня ужалить!

Наверное, таков его инстинкт.

Но где ж природная непогрешимость,

Раз может он так ложно толковать

Мои намеренья, — не признавая

Во мне то исключение из правил,

Каким я сам себя привык считать?

Уж я-то не позарюсь, как мальчишка,

На дом его — фонарик подвесной

Из желтой гофрированной бумаги.

Нет, он меня как жалил, так и жалит

Без жалости: мол, кубарем катись! —

И слушать не желает объяснений.

Таков он, как хозяин, — у себя.

В гостях он не в пример миролюбивей.

На мух охотясь у балконной двери,

Он к вам не проявляет ни вражды,

Ни подозрительности. Пусть присядет

Вам на руку, не бойтесь потерпеть

Щекотку этих тонких, цепких лапок.

Его интересуют только мухи,

Корм для его личинок-переростков.

Тут он в своей стихии; но и тут…

Я видел, как бросался он в атаку

На шляпку вбитого в косяк гвоздя;

Еще наскок! — и снова неудача.

«Да это просто гвоздь. Железный гвоздь».

Обескураженный таким конфузом,

Он долбанул черничинку — точь-в-точь

Как футболист пинает мяч с досады.

«И цвет не тот, и запах, и размер, —

Сказал я, — три существенных ошибки».

Но вот он, наконец, заметил муху.

Метнулся — и промазал. А нахалка

Еще в насмешку сделала петлю

И скрылась. Если бы не эта муха,

Я мог предположить, что он был занят

Сравненьем поэтическим — гвоздя

И мухи или мухи и чернички:

Какое сходство — просто чудеса!

Но этот промах с настоящей мухой…

Сказать по правде, он меня смутил

И возбудил серьезные сомненья.

А что, если слегка перетряхнуть

Ученье об инстинктах — устоит ли?

И много ли незыблемых теорий?

Ошибки свойственны лишь человеку,

Мы говорим. И, вознося инстинкт,

Теряем больше, чем приобретаем.

Причуды наши, преданность, восторг —

Все это перешло под стол собакам;

Так отомстила нам любовь к сравненьям

По нисходящей линии. Пока

Сравненья наши шли по восходящей,

Мы были человеки — лишь ступенью

Пониже ангелов или богов.

Когда же мы в сравнениях своих

Спустились до того, что разглядели

Свой образ чуть ли не в болотной жиже,

Настало время разочарований.

Нас поглотила по частям животность,

Как тех, что откупались от дракона

Людскими жертвами. Из привилегий

Осталось нам лишь свойство ошибаться.

Но впрямь ли это только наше свойство?

ФИГУРА НА ПОРОГЕ

Осиля затяжной подъем дороги,

Наш поезд шел средь стертых гор пологих.

Вокруг дубки тщедушные росли,