Я – только на лугу ручей расчистить,
Я только отгребу немного листья,
Ну подожду, пока вода прозрачней...
Я ненадолго... Так пойдём со мной.
Я только за телёночком... так мал он, –
Когда его облизывает мама
Шершавым языком, – его шатает...
Я ненадолго... Так пойдём со мной.
Пришёл поворошить я сено это
За теми, кто косил тут до рассвета.
Всё плоско, ровно. Высохла роса.
И не свистит пронзительно коса.
Зачем же косаря ищу я взглядом
Под кучкою осин, торчащих рядом:
А вдруг я звон точильного бруска
Смогу расслышать в звуках ветерка?
«Так, – я сказа себе, – быть и должно:
Врозь, вместе ли работать – всё равно».
Пока я это говорил, над лугом
Бесшумный мотылёк порхал, и кругом
Летал, как будто вправду удивлён,
Искал тут радость вянущую он:
Вчера ведь ... Смутно мотылёк, но помнил,
Что луг ещё вчера цветов был полон,
Вдаль отлетел, насколько видел глаз,
Но повернул и прилетел тотчас.
Отвлёкшись, я забыл про сено это,
Твердил вопросы, коим нет ответа,
И повернулся, чтоб взглянуть назад,
Но мотылёк направил вдруг мой взгляд
На островок не тронутых косою
Цветов, возвысившихся над водою:
Близ камышей, над скошенной травой
Тут в море сена – островок живой!
И огненные маки в блеске ярком
Взгляд привлекли невянущим подарком:
Наверное косарь в рассветный час
Оставил, те цветы, – но не для нас,
Нет, не для наших глаз: он сделал это
От беспредельной радости рассвета!
Чтоб эту радость разделить с ним мог
И тот камыш, и я и мотылёк,
Чтоб светлым утром все прочли мы это
Послание от летнего рассвета,
Чтоб я услышал птичьи голоса
И то, как шепчется с землёй коса,
Чтоб в перекличке с косарём я понял
Что больше не один я в этом поле,
И чтобы радость мне передалась,
С ним вместе тень искать в полдневный час,
Чтоб задремав, поговорил я с тем,
Кого понять не ожидал совсем,
«Да, – я скажу ему, – наш труд совместен.
Неважно косим врозь мы, или вместе!»
Я живу в одиноком доме. Я знаю о нём,
Что много зим назад исчез этот дом:
Бесследно исчез, кроме стен подвала,
Подвала, где света дневного мало,
И лиловой малины стебли кругом.
Решётки как щит лоза заплела,
Леса возвращаются, пашня ушла,
У яблони целая роща потомков,
И дятел стучит по-хозяйски громко,
И тропка к колодцу давно заросла.
Так странно - сердце болит всё сильней
В исчезнувшем доме вдали от людей,
На этой забытой ненужной дороге,
Где нет даже пыли, а ночью в тревоге
Взлетает рой летучих мышей.
Пронзительно козодой закричит,
Захлопает крыльями где-то в ночи,
Издалека начинает он снова,
Пока, наконец найдёт своё слово.
И проскрипит, и опять замолчит...
Я не знаю, кто они, но они тут кругом,
Те немые, что делят со мной этот дом,
Живём мы под тусклой летней звездой.
Ветви низко прикрыли камень седой,
Имена и даты съедены мхом...
Неутомимы они, но медлительны и печальны..
Парень с девчонкой среди них... А ночами
Никто из них не поёт - и всё же,
Мы общий язык нашли бы, быть может,
Вот и сложилась бы компания нечаянная...
В глубокое молчанье лес был погружён,
Одна моя коса земле шептала что-то,
О том ли, что лужок весь солнцем освещён,
Или о тишине? Ведь может от того-то
Коса, стараясь не нарушить тишины,
С травой шепталась так, что слов не разбирал я
Но был уверен в том, хотя и не слыхал я,
Что не замешаны тут сказочные сны
О лени золотой или находке клада:
Коса поведала всё то, что было надо:
О спугнутой змее, о яркости цветов –
Любимом детище болотистых лужков,
Свершилось то, о чём труд может лишь мечтать:
Коса дала траве возможность сеном стать.
В краю, где жизнь зовётся выживанье
(А жизнью быть не может, это ясно) –
Вдруг старый дом сверкает свежей краской,
И там – рояля гулкое звучанье.
А он копал по холоду картошку,
Считал обеды (чтоб по кучке нà день).
Стоял тут, на своё богатство глядя,
И слушая раскат аккордов мощных.
В дому рояль... И стены свежекрашены...
Или деньжата завелись случайно?
То ль юная любовь дурит отчаянно,
То ль старая вдруг стала бесшабашною –
Не утонув в быту изжитых лет,
Урвать у жизни музыку и цвет.
Наш поезд, одолев крутой подъём,
Замедлил ход. И на плато пустом
Кривые, низкие стволы – дубняк –
Теснились без клочка земли, в камнях.
Сквозь эту монотонность поезд шёл
По плоскогорью ровному, как стол,
Тут никого на много миль кругом!)
И вдруг мы видим – человек живой
Стоит в дверях, огромный и худой,
Заполнив хижины дверной проём.
Казалось, упади он внутрь, в свой дом,
Коснулся б головой другой стены...
Но он стоял, он не сгибал спины,
Как дуб был крепок, а суров и худ –
Не от нужды: кругом дубы растут –
И свет и отопленье есть зимой.
Вон и свинья и кура под стеной,
В цистерне дождевая есть вода,
И даже развлеченье: поезда.
Он рассмотреть мог наш вагон-буфет,
А мог бы и рукой махнуть нам вслед.
Мы все в укромный уголок
За ироничными словами
Взволнованную суть скрываем
От тех, кто нас поймать бы мог.
Но маской не прикрыв лица
Мы вынуждены на признанье:
Чтоб вызвать друга пониманье –
Разоблачиться до конца.
Все, начиная с тех детей,
Кто мысли мастерски скрывает
И в прятки с Господом играет,
Должны раскрыться без затей.
Иссох колодец у дверей.
И мы с канистрой и ведром
