Другая Белая - [60]
Элизабет была хранительницей коллекций своих родителей — те, как видно, коллекционировали все — от газет до произведений искусства. Некоторые коллекции представляли музейную ценность: например, коллекция французской графики, о продаже которой она вела переговоры с Лувром. Единственным, что добавила к этим коллекциям сама Элизабет, была одежда. Она объяснила, что консультирует некоторые европейские дома моды, и те в благодарность иногда присылают ей что-то из остатков коллекций. Элизабет всегда была одета элегантно — это Марина отметила еще в Москве — немного старомодно, но недешево и всегда к лицу.
Марина с изумлением разглядывала изысканные платья начала века, длинные платья ар-деко с открытыми спинами (дамы были совсем бестелесными), широченные юбки до колена и маленькие приталенные жакетики с воротником, открывающим шею и грудь, послевоенного времени (какие немыслимо тонкие талии — только что закончилось time of austerity[126]), а вот это она уже сама носила студенткой — костюмчик типа «шанель»: узкая юбка выше колен, прямой жакетик (приятно вспомнить, что тоненькая была). Именно эта коллекция была развешена над лестницей перед входом в ее комнату, не давая свободно войти, но, осознавая ценность, Марина уже не ленилась каждый день «кланяться» и ползать под ней по-пластунски.
Прожиточный минимум Элизабет был более чем скромным, но как-то она обронила:
— Я не бедная. Родители оставили и землю, и деньги в банке, но по завещанию я могу их снимать со счета только с согласия сестры. Мы с сестрой ненавидим друг друга с детства — она живет на севере с любовником и не отвечает на мои письма и просьбы.
«Какие, все-таки, мы разные», — думала Марина. Сестры у нее не было, но как можно ненавидеть того, с кем росла?
Элизабет удивила ее и своей терпимостью к «иному» — вот чего не было ни в характере Марины, ни в окружающей ее московской жизни. Соседями мисс была пара мужчин, именно, пара, жившая семейной жизнью. Марина в щелочку в заборе видела, как они натягивали в саду веревку, развешивали на ней мокрое постельное белье и всякие иные мелкие вещи — smalls. Они шутили между собой, через забор переговаривались с Элизабет. Однажды та сказала, что соседи пригласили их в гости — как-нибудь в один из вечеров на рюмочку шерри. Она, говорила об этом без комментариев, как будто, это было обычным делом. Марина, считавшая себя женщиной, мыслящей современно, обнаружила, что таковой она не была, и явление, только-только вышедшее в ее стране из подполья, принять была не готова. Ее страшила даже мысль о том, чтобы войти в дом, где живет нетрадиционная семья — о чем с ними разговаривать?! А Элизабет, постоянно подчеркивавшая, что она «девица», как она это принимает? Непонятно.
Одна из светских знакомых Элизабет, узнав, что у нее гостит русская из Москвы, пригласила Марину на пару дней, чтобы показать живописные окрестности Лондона. Элизабет расстроилась:
— Вы им расскажете, как ужасно я живу.
Но посмотрев на Марину, добавила:
— Я знаю, вы ничего им не скажете. Они интересные люди, съездите.
Их дом — после дома Элизабет — показался Марине уютнейшим в мире: чистый до блеска, с экзотическими африканскими фигурами у входа и антиквариатом в гостиной. Пахло домом, а не запасниками музея. Здесь жили муж и жена — Роджер и Алина. Он архитектор и художник, она работала на ВВС, полька, попавшая в Англию в начале войны. Оба были старше Марины лет на десять, как ей показалось. Завтракали на залитой солнцем веранде со стеклянным потолком (любимые англичанами conservatories). Перед ними была огромная зеленая лужайка, окруженная с трех сторон высокими деревьями. Роджер только что скосил траву, кругом стоял чудесный свежий аромат. Вдруг он пристально вгляделся в какую-то птичку, только ему заметную, вскочил, схватив фотоаппарат со стола, и унесся. Вернулся и сказал негромко, как бы про себя:
— Я разочаровался в людях. Любить птиц приятнее и легче.
На следующий день они отправились в Лондон на вернисаж. Роджер и другие художники выставляли свои живописные полотна, графику, прикладное искусство. Потом веселой компанией поехали в Сохо, где был заказан зальчик в итальянском ресторане… На следующее утро Алина вызвав такси, уехала в город, а они вдвоем поехали смотреть окрестности. Вот когда Марина впервые увидела меловую основу острова: она просвечивала сквозь траву на холмах.
По возвращении Элизабет встретила ее немного настороженно, Марина дотронулась до ее руки, улыбнулась — целоваться-обниматься между ними не было принято. В этот вечер поехали в театр на какую-то старую комедию. Зал быт полон, удивило, что всю одежду — плащи, пальто, жакеты — зрители держали у себя на коленях, в гардероб не сдали. Это сделала только Марина, заплатив один фунт. Ее плащ сиротливо висел в пустом гардеробе. Публика, как оказалось, знала и эту старую комедию и артистов, поэтому была настроена радостно. Давно, со времен вахтанговской «Принцессы Турандот», Марина не видела, чтобы в театре так единодушно и заразительно смеялись (пожалела, что сама схватывала лишь отдельные слова, но вне культурного контекста содержание осталось непонятым).
