Друг Толстого Мария Александровна Шмидт - [24]

Удивительно, каким светом освещает смерть умерших. Как вспомню теперь О. А--ну, так слезы навертываются от умиления. Вспоминаю ее шутки, ее отношение к вам, ее покорность, ее тихую ласковость, и совсем яснее, лучше понимаю ту самую внутреннюю ее душу. Пишите, что вы решите делать. Велите мне служить вам, чем могу. Вы нераздельны были с ней и часть того увеличенного

50

и просветленного чувства любви, которую я чувствую к ней, я испытываю и к вам.

Мы теперь в Бегичевке у голодающих. С нами Поша, Попов, Маша, Таня. Все, разумеется, чувствуют ваше горе. Любящий вас Л. Толстой".

"Дорогие друзья мои Лев Николаевич, Татьяна Львовна и Маша, -- пишет М. А. 8 апреля 93 года. -- Получила ваши письма и крепко благодарю. Я хоть без слез их не читала, но слезы эти были от умиления и радости. С самой кончины моей голубки О. А--ны я все больна и никак не могу оправиться. Думала, думала, куда ехать, Знаю хорошо, что кашель мой раздражает и надоедает людям. Ну, где бы мне пожить хотя немного, чтобы оправиться чуточку? И потянулась я сильно к Марии Феодоровне 1), чувствую, что она с любовью походит за мной (не как я за О. А--ной). Написала ей, а она с мужем сейчас же откликнулась, да так тепло и радостно, что я 2 апреля выбралась из Сочи, с большим трудом, и добралась до них. Говорить нечего, как они оба меня обласкали, а уж М. Ф., сама совсем больная, ходит и все делает для меня. По утрам к ней ходят 8 детей учиться, много по дому она сама делает...

Муж Марии Феодоровны предполагает, что через месяц я буду здорова, и тогда мне очень хотелось бы под его руководством походить за больными. Он обещал все это устроить.

Местность здесь степная, землю можно снять дешево, сколько угодно, но без стройки. Вот в этом беда. Ну, да если не здесь, так по соседству можно постепенно приискивать и расспрашивать. Здесь же и много сектантов-молокан, духоборов. М. Ф. хочет, как только я немного поправлюсь, со мной проехать к духоборам. Она очень всем этим интересуется, да просто живет вся религиозным чувством...".

После смерти О. А--ны ряд друзей откликнулся на горе М. А--ны. Звали ее к себе, предлагали поселиться с ней, чтобы помочь ей в работе и ходить за ней во время болезни. Особенно настойчиво предлагал это сделать Душкин 2), чем страшно взволновал М. А--ну.

М. А. пишет по этому поводу Л. Н--чу, 21 апреля 1893 года. "Дорогой мой Лев Николаевич, послала вам письмо Душкина, прочтите, и скажите, и помогите, что и как делать. Здесь, в 20 верстах от Марьи Феодоровны, я хотела снять домик, сарай для скота, а земли бери, сколько хочешь, по три рубля за десятину. Да и земля-то какая, как раз по моим силам, чернозем с песком, так и рассыпается, как мак. Корову хорошую купить можно за 25 и 30 руб. Топливо -- солома и кизяк, 5 руб., говорят, достаточно на весь год. Ну, словом, все хорошо -- и по деньгам и около хороших людей, да вот беда: евреям ни в Кубанской, ни в Терской, ни в Донской области нельзя жить, всех выселили. А принять православие (Душкину) для этого, я в мыслях не могу допустить. Ведь, храни бог, да ему тяжело покажется работать (он крайне больной

----------------

1) Кудрявцевой.

2) См. примеч. стр. 39.

51

человек), захочет испытать другое что, он тогда замучается, что сознательно пошел на компромисс. Я и не знаю, как была бы рада жить с ним, с Леонтьевым, -- он тоже пишет и непременно хочет ко мне приехать, -- а как сделать с Душкиным -- не знаю.

Сейчас получила другое письмо от Душкина, в котором он пишет, что примет православие, бросит семью для того, чтобы помочь мне в трудовой жизни и служить мне в моей болезни. A я как прочла, противлюсь этому всей душой, чувствую, что это соблазн на него нашел, и не могу понять, зачем сам по себе человек без всякого внешнего давления, предпочитает одних людей в ущерб другим. Не все ли равно любить, жалеть, служить, именно тем, среди которых сам бог меня поставил, и тем более, что я-то в настоящее время пользуюсь таким уходом, такой любовью и теплотой милых Кудрявцевых, что просто не по заслугам. Дорогой Лев Николаевич, помогите, как успокоить Душкина, научите меня, я не хочу, чтобы он ради меня семью бросал".

"Дорогая Мария Александровна, -- отвечает Л. Н. -- На письмо Душкина ответить надо, уговаривая не изменять своего положения, не ездить к вам, и, главное, не переходить в православие. Разве можно нам, смертным людям, делать дурные дела, как ложь притворного обращения, для того, чтобы вышло что-то хорошее, ведь он может умереть в минуту произнесения лжи, то есть совершения самого большого зла, какое только может сделать человек. Да и зачем ему переменять свое положение? Если ему живется хорошо там, то надо так и жить, а если ему тяжела эта жизнь, то там, на месте, надо изменять свое внутреннее отношение к ней. И, главное, не считать себя лучше, чем есть, и не обманывать самого себя. Я напишу вам еще, а теперь только хочу сказать, что вот-вот кончаю свое писание, весь поглощен им, и оттого не уезжал в Ясную, куда еду второго мая. Передайте мой дружеский привет вашим дорогим хозяевам. Маша в Ясной, Таня здесь. Целую вас".