Друг мой, брат мой... - [43]

На валихановские обеды собиралась одна и та же компания. Потаний, Ядринцев, сотрудник "Современника" Григорий Захарович Елисеев, Наумов — будущий известный писатель, другие сибиряки... Приходил капитан Голубев из Генерального штаба, исследователь Семиречья и озера Иссык-Куль. Венюков — тоже из Генерального штаба, прославленный путешествиями по Амуру, по Средней Азии. Перемышльский от приглашений не отказывался — первостроитель Верного теперь дослуживал в столице. Василий Обух, верненский артиллерист и первый метеоролог, бывал у Чокана, когда показывался в Петербурге. Непременный гость — Семен Капустин, сын Екатерины Ивановны, которую Чокан почитал как вторую мать. Капустин стал деятелем по крестьянскому вопросу, печатал статьи в газетах.

В тот раз и Трубников был приглашен отпраздновать двадцатипятилетие — Чокана и Григория Потанина.

Заскочивший на огонек румяный Всеволод Крестовский оглядел с порога компанию:

— Так вот оно почему нынче на мороз повернуло! Сибиряки в кучу собрались.

На его беду Чокан вышел по хлопотам хозяйским. Ядринцев глянул на Крестовского волком, и легкий характером Всеволод сделал вид, что заскочил лишь на минутку, что спешит куда-то, к лучшему обществу — всего-то у него и дела к Чокану — конверт оставить с портретом Макы и фотографией. На прощание Крестовский уязвил сибиряков извинением насмешливым :

— Простите, если глупость... сморозил!

Вернувшийся к гостям Чокан за Крестовского огорчился. Ему приятен был Крестовский легкостью характера. Без тени смущения подхватывал меткие словечки Валиханова и вставлял в стихи. Недавно одно из стихотворений Крестовского приобрело скандальную известность. Всего лишь пустячок фривольный, но Добролюбов печатно отчитал поэта: в такое-то время сочинять недостойные стишки! — и литературный Петербург всполошился. Чокан сразу же стал уверять Потанина, что сюжет подсказан им, и у него, Чокана, в доме срифмован.

Добряк Семечка Капустин не разделял неприязни Потанина к Всеволоду Крестовскому:

— Спору нет, у него встречаются пустенькие вирши. Однако пишет он и о крестьянской доле, о том, что земля русская пропитана крестьянской кровью и крестьянскими слезами — пора уже вырасти на ней свободе...

— Кто нынче о слезах крестьянских не строчит! — вспылил Елисеев. — Экое наше несчастье русское, что всегда находятся охотники выскочить поперед всех с бубенцами. А случись чего— увидим их отнюдь не впереди, а припрятавшимися в обозе.

— Или бегущими с той же резвостью в обратную сторону! — добавил Чокан.

Появился запаздывающий по обыкновению Пирожков.

— Ну и мороз, черт бы его побрал! — бранился Пирожков, растирая побелевшие уши. — Чистая Сибирь на дворе!

Он не мог понять, отчего все так и покатились со смеху.

— Холоду с голодом несдружно! — провозгласил хозяин. — Прошу за стол.

За столом разговор завязался российский — с непременным стремлением тут же, не сходя с места, рассудить, куда и как поворачивать отечеству, застопорившему посередь века.

Незадолго прошли в Петербурге пышно и многолюдно похороны старой императрицы Александры Федоровны, урожденной принцессы Шарлотты.

— Зрелище было постыдным, — возмущался Голубев. — Угодники расстарались, вывели на дождь и слякоть сирот из приютов, из училищ. Зачем? И без того смерть старой императрицы наново возбудила в обществе толки о неудобозабываемом покойнике Николае Первом. Не кажется ли вам, господа, что, испытав душевное облегчение, когда помер всем опостылевший царь, и пройдя через годы, отмеченные оживлением общественной жизни, мы нынче с новым интересом начали вглядываться в тридцатилетнее правление Николая Павловича? Чем можно объяснить, что в сие деспотическое правление блистательно развивалась литература? А могучее движение России на восток?.. В Азию!.. Непостижимое время!

— Майков его так объясняет: чем ночь темней, тем звезды ярче, — заметил Валиханов.

— О том времени Петр Петрович славную историю рассказывал, — заговорил Потанин. — Когда Гумбольдт возвращался из Сибири, ему дал аудиенцию Николай Первый. Простодушный немец, желая сделать императору приятное, принялся расхваливать умных и образованных людей, что встретились ему в нашем краю. Гумбольдт полагал увидеть диких сибиряков, одетых в звериные шкуры, а с ним беседовали образованные люди, показывали метеорологические записи, делились материалами о природных богатствах Сибири. Гордясь отменной памятью, Гумбольдт назвал императору десятки имен. Как известно, у императора память была тоже крепкая. Он знал каждое из названных имен. Все были декабристы!

— Я слышал недавно в одном доме, — Чокан не стал уточнять, что слышал от графа Блудова, — при дворе во времена Николая почиталось выгодным показывать, что служишь не России, а лично его величеству русскому императору. Министр Канкрин на том всю карьеру построил. И между прочим, этот царский любимец упрямо твердил, что России железные дороги не нужны. А вот Федор Михайлович в бытность в Омске рассказывал, что Белинский любил зайти и взглянуть, как идет постройка вокзала. И говорил: "Хоть тем сердце отведу, что постою и посмотрю на работу: наконец-то и у нас будет хоть одна железная дорога... эта мысль облегчает мне иногда сердце..."