Друг мой, брат мой... - [23]

Из воспитателей наших я назвал бы еще инспектора классов Ждан-Пушкина. Молодой артиллерийский капитан, разносторонне образованный, он читал нам алгебру. Математика Чокану давалась плохо. Помню, однажды весной мы все, собравшись в классе, готовились к экзаменам, а Чокан, махнув рукой на алгебру, бездельничал. Вошел Ждан-Пушкин: «Валиханов, почему не занимаетесь?» Чокан встал и ответил: «Если я не усвоил предмет в течение года под руководством опытного учителя, то что мне теперь дадут два-три часа занятий с товарищами». Ждан-Пушкин распорядился: «Валиханов, пойдете со мной». Мы думали, что он повел Чокана в карцер, а инспектор привел его к себе в кабинет и дал читать свежий номер «Современника»... Таков был наш Ждан-Пушкин! Уже после мы узнали, что именно через него пересылал в Петербург свои стихи заключенный в Омской каторжной тюрьме поэт Сергей Дуров...

Историю нам читал молодой учитель Гонсевский, — продолжал свой рассказ Потанин. — Вопреки программе он подробнейшим образом изложил ход событий Великой французской революции. Географ Старков предмет свой знал досконально. Воспитанникам Омского корпуса предстояло служить в полках, разбросанных по крепостям киргизской степи, география которой еще мало была изучена. Старков вел свой предмет не по учебнику, а по собственноручно составленным очеркам и картам... Расскажу еще о Карле Казимировиче Гутковском, он вел у нас геодезию. Учитель он был небрежный, но отменнейший знаток Степи, а также и всех районов приграничных. Степными делами он и занимался при генерал-губернаторе, а в корпусе появлялся ненадолго. Он искал среди кадет будущих своих помощников. Чокана сразу же приблизил к себе и ввел в свою семью, постоянно опекал, как родного сына. В те годы, что мы учились в корпусе, Гутковский совершил несколько ценных экспедиций, одну из них по сбору сведений о восстании Джангир-ходжи в Кашгаре... Именно он снаряжал Чокана в опаснейшее путешествие с караваном в Кашгар. Никто бы этого не сделал лучше Гутковского.

Софья Николаевна перебила рассказчика:

— Но как мог ваш Гутковский рисковать жизнью юноши, которого любил... Разве это не жестоко? Тем более по отношению к Валиханову. По вашим рассказам, он человек необыкновенный.

— Трудный вы мне задали вопрос, Софья Николаевна, — нахмурился Потанин. — Судьба Валиханова действительно необыкновенна. Мне кажется, он сам ощущал с юных лет высокое свое назначение. Мальчиками мы как-то играли во дворе, а после сели на скамью, и он, откинувшись на спинку, беспечно болтал ногами и вдруг, задрав одну из них в мальчишеском озорстве, произнес каким-то странным голосом: «Кто знает, где еще придется ступить этой ноге». Да, с юных лет он знал в себе кого-то нам еще неизвестного. Мне казалось, что он живет не сегодняшним днем, а как бы на несколько годов вперед.,. Что же касается опаснейшей экспедиции в Кашгар под чужим именем... Жестоко ли рисковать жизнью столь одаренного юноши, который первым в Степи получил вполне европейское образование?.. Я могу ответить лишь, что сам он мечтал о том страстно и добивался того со всей настойчивостью... Перед вечностью все ничтожно, — эту фразу он любит повторять в шутку, но, кажется, она выражает его самую властительную думу.

Потанин умолк. Слушатели не торопили его. После долгой паузы Потанин продолжал:

— Кроме природного ума, Чокан имел возможности развиваться быстрее других, даже старших, товарищей. В Омске интересовались появившимся в корпусе одаренным сыном султана Валиханова. Еще маленьким он никогда не оставался на воскресенье в корпусе, как я, грешный, а гостил то в одной, то в другой русской семье. Потом Гутковский ввел его в самые лучшие, самые просвещенные дома.

У Капустиных собирался кружок людей образованных. Екатерина Ивановна Капустина по матери происходит из рода Корнильевых, считавших предком своим выходца из Туркестана. А по отцу она Менделеева, ее брат Дмитрий Иванович ныне один из самых блистательных наших химиков, он командирован университетом в Гейдельберг. Чокан еще кадетом свел с Дмитрием крепкую дружбу. И с умницей Семеном, пасынком Екатерины Ивановны. Дом Капустиных имел на него огромное влияние, а через Чокана и на многих в кадетском корпусе. У Капустиных получали журнал «Современник», увлекались стихами Гейне, Диккенс почитался самым любимым писателем. Если через Омск проезжал какой-нибудь ученый, он непременно попадал в гостиную Екатерины Ивановны. Постоянными гостями там были политические ссыльные. Один из них, Сергей Федорович Дуров, — я вам о нем еще непременно расскажу — говорил мне, что Екатерине Ивановне он обязан жизнью и называл ее святой женщиной. Чокану она стала второй матерью.

В доме у Ивановой, дочери декабриста Анненкова, Чокана тоже привечали. Там-то он и познакомился с Достоевским...

— Вы больше рассказываете о Чокане и меньше о себе, — заметила Софья Николаевна.

— Погодите, сейчас дойдет и до меня, — Потанин потеребил бороду. — Ведь после корпуса мы расстались на пять лет. Но детство наше прошло неразлучно. Мы с ним ровесники, по-казахски сказать курдасы, я лишь на месяц старше. Мы с Чоканом мечтали составить вдвоем одного идеального исследователя Азии с его знанием восточных языков и с моим усиливающимся интересом к естественным наукам. Как-то мы с Чоканом сидели на берегу Иртыша. Оттуда открывался вид на степь с уходящим в бесконечность горизонтом. Чувствовалось, что стоишь у ворот в среднеазиатские пустыни. Чокан описывал с жаром, как мы с ним оба проникнем в степь до южных пределов, где начинаются загадочные дальние страны, сколько новостей мы вывезем из terra incognita