Друг моей юности - [25]

Она просыпается, вздрогнув, в первых утренних лучах. Ей чудится, что на подоконнике сидит большая ворона и неодобрительно, но безо всякого удивления обсуждает события минувшей ночи. «Проснись и передвинь тачку!» — сердито каркает ворона, и Альмеда понимает, что под тачкой имеется в виду что-то совершенно другое — что-то отвратительное и прискорбное. Она просыпается окончательно и видит, что никакой вороны на подоконнике нет. Она вскакивает и выглядывает в окно.

К ее забору привалился бледный куль — человеческое тело.

Тачка.

Альмеда кутается в шаль поверх ночной рубашки и спускается на первый этаж. В передних комнатах еще полумрак, жалюзи на кухне опущены. Что-то капает — неторопливо, укоризненно: «Плип. Плоп», напоминая ей разговор с вороной. Но это лишь виноградная масса, вывешенная вечером. Альмеда отодвигает засов и выходит в заднюю дверь. За ночь пауки заплели дверной проем паутиной. Мальвы, тяжелые от росы, обвисли. Она доходит до забора, раздвигает липкие мальвы, смотрит вниз и все видит.

Там лежит тело женщины — на боку, извернувшись, лицо вдавлено в землю. Альмеде его не видно. Зато видна выпавшая наружу голая грудь с вытянутым соском — длинным, как у коровы, — голая ляжка и нога. На ляжке синяк — огромный, размером с подсолнух. За пределами синяка кожа сероватая, как сырая ощипанная куриная ножка. Тело одето во что-то вроде ночной сорочки или платья. Пахнет рвотой. Мочой, спиртным и рвотой.

Босая, в ночной рубашке и тонкой шали, Альмеда бежит прочь. Она огибает дом, спеша между верандой и яблонями в саду; распахивает калитку и несется по Дафферин-стрит к дому Джарвиса Полтера, ближайшего соседа. Долго колотит ладонью в его дверь.

— Там тело женщины, — говорит она, когда Джарвис Полтер наконец открывает. Он в темных брюках с подтяжками, небрит, всклокочен, рубашка полурасстегнута. — Мистер Полтер, простите за беспокойство. Там тело женщины. У моей задней калитки.

Он гневно смотрит на нее:

— Мертвое?

Изо рта у него разит, лицо помятое, глаза в кровавых прожилках.

— Да. Я думаю, ее убили, — говорит Альмеда. Отсюда ей видна часть его неуютной прихожей. Шляпа на стуле. — Я проснулась ночью. На Перл-стрит был шум. — Она старается, чтобы голос звучал не визгливо и не истерично. — Я слышала эту… пару. Слышала, как дерутся мужчина и женщина.

Он берет шляпу со стула, надевает ее. Закрывает и запирает парадную дверь, кладет ключ в карман. Они идут по тротуару, и Альмеда видит, что она босая. Ей хочется сказать, что это она во всем виновата, что она должна была выбежать с фонарем, закричать (хотя что проку от лишних криков?), отогнать убийцу. Могла бы сбегать за помощью сразу, а не сейчас. Но она сдерживает себя.

Они не входят во двор ее дома, а сворачивают на Перл-стрит. Тело, конечно, лежит на прежнем месте. Скорченное, полуголое — такое же, как раньше.

Джарвис Полтер не торопится, но и не теряет времени. Он подходит прямо к телу, смотрит на него сверху вниз и толкает в ногу носком ботинка — так толкают лежащую собаку или корову.

— Эй, ты, — говорит он негромко, но твердо и снова тычет носком ботинка.

У Альмеды подкатывает к горлу желчь.

— Живая, — констатирует Джарвис Полтер, и женщина это подтверждает. Она шевелится и слабо стонет.

— Я приведу доктора, — говорит Альмеда. Если бы она коснулась этой женщины — сделала бы над собой усилие и коснулась ее, — то не ошиблась бы так.

— Погодите. Погодите. Давайте посмотрим, сможет ли она встать. Ну-ка, вставай, — обращается он к женщине. — Давай-ка. Раз, два, встала.

Тут происходит нечто поразительное. Тело взгромождается на четвереньки, голова приподнимается — волосы все слиплись от крови и блевотины — и начинает размеренно и сильно колотиться о штакетник Альмеды Рот. Колотясь головой, женщина вновь обретает голос, и ее глотку разверзает вопль, мощный и, кажется, полный мучительного наслаждения.

— Она отнюдь не мертва, — говорит Джарвис Полтер. — И я бы не стал беспокоить доктора.

— Но у нее кровь.

Женщина поднимает к ним заляпанное лицо.

— Это из носа. Не свежая.

Он наклоняется и хватается за отвратительные волосы прямо у корней, чтобы прекратить удары головой.

— Ну-ка, перестань. Хватит. Иди-ка ты домой. Иди, иди домой. Там твое место.

Звук, исходящий изо рта, прекратился. Полтер слегка трясет ее голову, предупреждая, и отпускает волосы.

— Ступай домой!

Отпущенная женщина валится вперед и, цепляясь за забор, поднимается на ноги. Она способна идти. Она плетется прочь, виляя и временами издавая робкие, нечленораздельные звуки протеста. Джарвис Полтер смотрит ей вслед несколько мгновений, чтобы убедиться, что она уходит. Затем срывает большой лопух и вытирает руки.

— Вот он, ваш труп, ушел своими ногами!

Поскольку ворота заднего двора заперты, Полтер и Альмеда обходят участок снаружи. Передняя калитка распахнута. Альмеде все еще нехорошо. Живот у нее раздулся; ей жарко, ее тошнит.

— Передняя дверь заперта, — слабым голосом говорит она. — Я вышла через заднюю.

Только бы он ушел! Она побежит прямиком в уборную. Но он идет за ней. К задней двери, в прихожую. И обращается к ней грубовато-веселым тоном, какого она от него еще ни разу не слышала: