Дрожащий мост - [30]

— Вот это да, — только и мог сказать я.

Она слегка улыбнулась.

— Ты-то как здесь? — спросил я.

— Ну-у, они называют это бродяжничеством и аморальным образом жизни, — ответила она и натянула рукава кофты пониже, словно ей было холодно.

— Что же с тобой случилось? — спросил я снова и осекся.

Вряд ли с ней случилось что-то очень хорошее, о чем она рвется рассказывать направо и налево. Лилия махнула рукой и ушла. В дверях стояла встревоженная Щепка, смотрела на меня, прижав ладонь ко лбу.

— Ты уже устроился? — спросила она, будто заботливая тетушка, и я ответил ей в том же духе:

— Замечательно!

Много позже Лилия рассказала мне о том, что все-таки добралась до своего любимого.

Из поезда пришлось выйти на полпути, на каком-то ночном полустанке. Заподозрила, что проводники хотят сдать ее на ближайшей станции. После ехала с дальнобойщиками, свернувшись калачиком и не дыша на спальном месте в кабине большегруза. Занавеска тихо колыхалась, цветы на ней то сходились, то расходились пышными головками. Дальнобойщики покупают на трассе больших мягких медведей. Пристегивают ремнями безопасности. Едут — медведь-пассажир и водитель. Романтика! Вот такие у нее воспоминания о той поездке.

Судьба определила им с любимым ровно две недели беззаботного счастья. Дальнейшая жизнь оказалась совсем не такой, как мечталось. Квартира действительно была — полуподвальная, с огромными рыжими тараканами, которые обнаруживались в самом неожиданном месте — на дне кружки с молоком, например. Любовь прошла очень быстро, начались будни. Спортсмен лупил ее, на губах до сих пор прощупываются языком шарики кровоподтеков. Что-то у него не складывалось в спорте, а может, в голове. Она, напуганная, убегала в чужой город, где никого не знала. Приходилось делать ужасные вещи, — говорила она, — такие ужасные, что у нее теперь никогда не будет мужа и детей. И мне лучше бы отсесть от нее подальше.

Как-то весной — в тех краях, где они жили, весна наступала рано и стремительно — спортсмен скомандовал: едем к морю. Она вздрогнула. Никуда уже не хотелось ей с ним ехать. Но он схватил ее за шею и зашипел: собирайся. Бросили сумки в машину. Лилия и слова боялась вымолвить. Ехали долго. Остановились перекусить в дешевом придорожном кафе с пластиковыми столиками на улице. Он молча съел бутерброд, обернутый в промасленную бумагу. Откинулся на спинку стула и закрыл глаза.

— Скучно-то как, а? — проговорил с тоской.

Лилия все это очень хорошо помнила. До последнего звука. И рассказывала она очень хорошо. Ей бы книжки писать, серьезно.

Наш учитель, который вел литературный кружок и призывал вычеркивать любимые фразы, был повернут на поисках натуры. Заставлял нас часами разглядывать какую-нибудь старую ветлу, а то и прижиматься к ней, чтобы увидеть изнанку. Или приводил к облупленной двери: «Посмотрите, сколько историй она скрывает под этими трещинами. В ней больше тайн, чем в ином человеческом сердце». Мы пытались разглядеть истории, но видели только трещины. А Лилия была бы королевой этого кружка, без шуток. Все она подмечала. Например, что столик, за которым они сидели со спортсменом, был липким. Спортсмен отодвинулся от липкого столика, бросил:

— Ладно. Я в машину.

Она пошла в туалет. Прошагала мимо толстой продавщицы в белоснежном козырьке, неодобрительно хмыкнувшей вслед. В туалете перед мутным зеркалом скорчила рожу. Она уже тогда себе не нравилась. Вылитая проститутка.

На улице взревел автомобиль. Лилия бросилась к грязному окну и увидела только задний бампер. Из автомобиля полетел ее рюкзак, шлепнулся на дорогу, подняв пыльную тучу. Лилия выскочила из туалета.

— Эй! Ты куда? Стой!

Побежала за машиной. Автомобиль скрылся в желтом мареве. Лилия долго стояла, разгоняя рукой пыль перед лицом. Подняла рюкзак и села на ступеньку кафе. По-прежнему оглушительно стрекотали кузнечики, щебетали птицы. В тех краях было уже настоящее лето.

— Бросил тебя? — позлорадствовала толстая продавщица.

— А тебе не все равно? — огрызнулась Лилия.

Продавщица обиженно хмыкнула, замолчала, уткнулась в журнал. Лилия подтянула к ногам рюкзак и опустила голову на колени. Сколько она так сидела, не вспомнит, пока рядом не упала обширная тень.

— Есть будешь? — продавщица протянула бутерброд в промасленной бумаге.

— Буду, — тихо ответила Лилия.

— А мне сменщица нужна. Пойдешь?

— Пойду.

Поработала Лилия в кафе недолго. Однажды ее все-таки нашли. Привезли к родителям, как она ни упиралась. Последовали допросы, истерики, принудительные осмотры у врача и прочие унизительные процедуры. Ее словно просеяли сквозь сито, а потом то, что осталось, собрали в кучку, слепили подобие человека и отправили в лагерь для трудных подростков.

Я не знал, чем утешить Лилию. На самом деле, в мире очень мало слов, которые могут утешить.

— Ты до сих пор хочешь убежать? — спросил я ее.

— Не знаю, — ответила она. — Наверное…

— Был у меня один знакомый, — вспомнил я. — Он говорил: пока тебе не исполнилось восемнадцати, со свободой личности все очень тухло.

Со мной в комнате жили еще двое ребят. Приехали в тот же день, что и мы с Щепкой. Молча затолкали чемоданы в шкаф, легли на кровати и отвернулись. Даже рассмотреть толком их не успел. Утром, за завтраком, я попытался пересчитать, сколько всего народу здесь собралось. Вышло двадцать шесть человек, больше юношей. Девушек всего пять (правда, потом расчеты изменились: один юноша оказался девушкой, со впалой грудью и выбритой налысо головой). Всегда знал, что девчонки крепче стоят на земле и реже слетают с катушек. Нас хорошо кормили, отчего у парочки бродяг, не привыкших к такому богатому питанию, случалось сильное расстройство желудка.