Дрезденские страсти - [12]

Пятым русским делегатом был Купец (так я условно назову его). Надо признаться, что антисемитические воззрения его были путаны, и в конце концов он конгресс покинул. Да и познакомились мы с ним в Дрездене случайно, куда он приехал по делам. Но его мысли по вопросам экономической борьбы с еврейским элементом в России весьма ценны…

Итак, в солнечный день 15 сентября мы, пять русских делегатов, стоя в толпе, наблюдали замечательное зрелище. Город Дрезден был роскошно украшен флагами и триумфальными арками, улицы полны народу. Даже когда внезапно из-за Эльбы поднявшийся ветер пригнал тучи и пошел дождь, народ не разошелся. Фельдмаршал Мольтке и его помощник Вельдзее сопровождали императора. Императорский экипаж был заложен четверкой цугом. Около экипажа следовал верхом комендант Оппен и шталмейстер. Император с наследным принцем и супругой проследовали мимо нас. Впереди императорского экипажа ехал инспектор полиции и два жандарма. Затем президент полиции. Затем офицеры ландвера.

Присутствующий вместе с нами представитель местных саксонских антисемитов, а именно председатель антисемитского форейна саксонских портных Лацарус, давал пояснения, но в отличие от восторгов толпы лицо его было озабочено и даже печально. Я спросил его тихо, не стряслось ли что-либо. Может, под воздействием Бисмарка саксонское правительство хочет запретить конгресс?

– Нет, – ответил он, – с этим пока слава богу. В этом мы, саксонцы, пока еще суверенны. Но обратите внимание, сколько мундиров. Среди всех этих жандармов и полицейских, наехавших из Берлина, совсем затерялся наш саксонский король Альберт XII.

– И действительно, – признался я, – мы не заметили совершенно, что императора сопровождает саксонский король.

– Дело не только в этом, – продолжал Лацарус. – Обратите внимание, сколько приехало из Берлина прусских жандармов и полицейских. Дело в том, что в прошлом всякий раз, когда начинались маневры и военные гарнизоны покидали города, сразу же повсюду вспыхивали народные выступления против евреев. Вот теперь Бисмарк и старается заменить военные гарнизоны полицией и жандармами. А ведь жандармы Бисмарка хуже драгун, и, когда народ хочет отнять награбленное у него евреями имущество, они становятся на сторону евреев, не останавливаясь даже перед пролитием христианской крови… Проклятые пруссаки…

– Ну что ж это вы так против всех пруссаков, – улыбнулся я, – доктор Генрици ведь тоже пруссак.

– О, доктор Генрици, – сказал Лацарус, и улыбка озарила его печальное, сердитое лицо…

II

Вечером, накануне открытия конгресса, мы, четверо русских делегатов, собрались на товарищеский ужин в ресторане «Итальянская деревушка»(Italienisches Dörfchen), расположенном, кстати, недалеко от картинной галереи. Купец где-то отсутствовал по своим делам, но обещал завтра ровно к десяти утра прибыть на конгресс. Заняли мы место у окна, откуда хорошо видна Эльба. Ели, конечно, голубого угря и пили белый рейнвейн.

– В этом ресторане я познакомился с Достоевским, – сказал Павел Яковлевич, – какой великий русский человек… Всего каких-нибудь пять-шесть лет назад я сидел с ним здесь, за вот тем вот столиком… Всего год, как его не стало…

– Русская земля никогда не оскудевала людьми здравого смысла, – сказал Путешественник, – и горе наше не в том, что их нет, а в том, что их не слушают. Здравый смысл слишком уж прост и, главное, неподатлив ни на какие шарлатанства, и в этом причина его неуспеха среди современного общества. Общество охотно принимает пестроту за красоту, сложность и вычурность – за рекомендацию учености и успеха.

– Boт именно шарлатанство, – поддакнул Павел Яковлевич.

Замечу, что память у меня хорошая, к тому же я перед поездкой на конгресс прошел курсы стенографии и старался делать записи либо по ходу разговоров, как на конгрессе, либо, когда это было неудобно, например в данной, частной ситуации, я старался все записывать сразу же, оставшись наедине. За полную точность разговоров я, конечно, не ручаюсь, но могу сказать, что они достаточно близки к оригиналу. Поэтому, когда заговорил Путешественник и Павел Яковлевич поддержал его, я, зная серьезность воззрений обоих, настроился слушать так, чтоб запомнить поподробней, ибо сказанное было, конечно, лишь вступлением. Но на беду вмешалась Надежда Степановна с каким-то неоконченным спором, который они, очевидно, вели прежде с Павлом Яковлевичем.

– Павел Яковлевич, – сказала она, – вы можете называть мои идеи шарлатанством, но я по-прежнему считаю, что наш русский гимн не то чтобы плох, а как-то мелок.

– Да не вас я имел в виду, – с досадой сказал Павел Яковлевич, – когда говорил о шарлатанстве… И потом, отчего же «Боже, царя храни» мелок?

– Мелок, – сказала Надежда Степановна, – русский наш народный гимн должен быть «Спаси, Господи, люди твоя».

– Да не ваши это мысли, – совсем раздосадованно крикнул Павел Яковлевич. – Киреевского это мысли, Киреевского… Зачем вы берете на себя чужие глупости…

Тут пришел черед покраснеть от негодования Надежде Степановне.

– Пусть Киреевского, – сказала она, – пусть… Вы считаете, глупости, а я согласна с каждым словом… И в «Спаси, Господи…» есть царь. Но прежде всего есть там люди… Это самый великий христианский народный гимн… Когда в прошлом году мы с Марьей Васильевной, как и пятнадцать лет назад, ездили по местам антиеврейских народных выступлений, то как ни велико было возмущение православного населения против потомков тех, кто когда-то предал и распял Христа, а стоило нам запеть с Марьей Васильевной «Спаси, Господи…», как самые озлобленные лица тотчас смягчались и обращались к небу…