Древние памяти. Поморские были и сказания - [2]

Есть еще один важный момент, который формировал поморский характер. Речь идет об очагах высокой культуры, которые издавна существовали на русском Севере. Монастыри — хранители древнерусских письмен, скриптории[4], где в течение многих веков сберегалась и шлифовалась затейливая поморская вязь, да и последние пламенные слова протопопа Аввакума, прозвучавшие из этих суровых мест. И разве не продолжение этой традиции в том, что узоры поморской вязи нашли свое второе рождение благодаря филигранным письменам Шергина-калли-графа.

Впрочем, надо быть объективным: Архангельск времен детства и юности Бориса Шергина постепенно утрачивал многие черты былой патриархальности, все более вовлекаясь в круговерть экономического прогресса. И странное дело — новое как-то уживалось со старым: лапти и электричество, граммофоны и былинные речитативы замечательной Марии Дмитриевны Кривополеновой[5]. Так что к началу нынешнего века русский Север был в определенной степени местом уникальным. В. И. Ленин в работе «Развитие капитализма в России» так оценивал состояние Севера на рубеже столетий: «Не говоря уже об Азиатской России, мы имеем и в Европейской России такие окраины, которые — вследствие громадных расстояний и дурных путей сообщения — крайне еще слабо связаны в хозяйственном отношении с центральной Россией. Возьмем, напр., «дальний север» — губернию Архангельскую; необъятные пространства земли и природных богатств эксплуатируются еще в самой ничтожной степени»[6].

В эти годы капитализм на Севере России только разворачивался. Архангельские газеты начала века рисуют колоритную картину зарождающейся «промышленной лихорадки»: «В настоящее время одна из крупных шведских промышленных фирм ведет переговоры с правительством о продаже на реке Печоре леса на сруб...»; «Сим объявляется... что управлением государственным имуществом Архангельской губернии выданы германскому подданному Станиславу Францевичу Фон-Вышемирскому дозволительные свидетельства на разведки: в Печорском уезде Архангельской губернии каменного угля, медной руды, серного колчедана, железной руды, горючего сланца»; вышел в рейс к острову Шпицберген ледокол «Ермак»; заканчивается колонизация Кольского полуострова; «открыт телеграф от Кеми к Мурма-ну, по Мурману и в Усть-Цыльму» — вот далеко не полный перечень событий, будораживших некогда «сонную» Архангельскую губернию.

И вместе с этим — полная архаика быта, раскольники поморского толка с их религиозной непримиримостью, где даже обычный православный священник был вынужден выступать как миссионер. В книге «Печорская старина», посвященной описанию рукописей и архивов церквей Низовой Печоры, русский фольклорист Н. Е. Ончуков, пользуясь необычным для научного исследования стилем, так суммировал свои впечатления о русском Севере: «За редкость на Печоре телеги, ездят все больше верхом, а кладь возят на волокушах, и тут же, в этих бездорожных селах тянутся столбы телеграфа, проволока которого, как нервы, соединяет этот живой кусочек давно прошлой жизни с действительностью ХХ-го века, кипящего в остальной России»[7].

Ончуков прекрасно сознавал, что «когда Печора покроется заводами, которые с занятием, в качестве рабочих, местных крестьян будут привлекать и полчища «бродячей руси» из центров России, это нашествие в конце концов свалит старую культуру Печоры, а с ее упадком постепенно исчезнут и былины... Может быть, это и необходимо, как одна из стадий промышленного роста страны, но это грустно»[8].

Вот это самое «грустно» улавливается во всех, даже самых бесшабашно жизнерадостных произведениях Бориса Шергина, даже в озорном цикле «Шиш Московский». Фольклорная стихия воспитала в Шергине художника. Это не было какое-то обучение какому-то художественному ремеслу, как это распространено в жизни сегодняшней,- танцы, музыка, рисование и т. д. Это было естественное существование в стихии вечно прекрасного: талантом великолепного рассказчика обладал Виктор Васильевич, отец писателя, да и мать, Анна Ивановна, не жалела времени для сына, и он с наслаждением вслушивался в каждое ее слово. Пела и сказывала сказки и крестьянка Наталья Петровна Бугаева, близкий для семьи Шергиных человек. Произнесенное слово в доме было окружено почтением, и человек, словом владеющий, пользовался признанным уважением.

В Архангельске существовала особая форма человеческого культурного общения — через рассказ, что вовсе не означало, что традиционная книжная культура игнорировалась. По воспоминаниям самого Б. Шергина, «в Архангельске почти в каждом доме была и русская классическая литература. Но романы русские и западноевропейские пересказывались богатейшей северорусской речью»[9]. К сожалению, сегодня из семейной традиции практически исчезла такая форма общения между родителями и детьми, как ежедневные (а точнее сказать, ежевечерние) рассказы и чтение вслух, которые всегда играли такую важную роль в системе домашней педагогики русского человека. Рассказанная сказка или песенка, спетая «на сон грядущий», ежедневно творили маленькое, но такое необходимое добро, создавали по-настоящему родственную атмосферу в семье. Вся жизнь и творчество Бориса Шергина как бы подтверждали нехитрую педагогическую аксиому — нравственная личность, гражданин и труженик воспитываются лишь в той семье, где не прервана связь, традиций, где каждое последующее поколение воспринимает себя как продолжение поколения предыдущего.