Древнерусское предхристианство - [25]
Противопоставление «лес» и «бор» имело особый смысл. Лес связывался со словами «лист», «листва» и с представлением о «деревьях, которые умирают зимой», слово бор, восходящее к индоевропейской основе *bher- «быть острым» и родственное древнесеверогерманскому barr «сосновые иглы», означало хвойный лес, «который остаётся живым». Сосновый, еловый бор «оборонял» человека, в то время, как лес с его «лешими» и «лесовиками» околдовывал и внушал страх. Прилагательное сырой «живительный, питательный» применялось лишь в отношении к сыр-бору или к Мать-сырой-земле, но никогда к слову лес.
Двойственным, основанном на магических запретах, являлось и отношение к лесной пище. Еда могла оказаться «ядом» – это слово родственно праславянскому корню *ed- «еда, ем» и, возможно, являлось заклинательным двойником-оберегом, точно так же как страва «пища, кушанье» (вероятно, от слова здрава «здоровая еда») не должна была стать отравой для людей, а трава́ – потрави́ть скот. В то же время кормъ (от которого произошло слово скоро́мъ «жир, масло») легко превращался в скоромную «обильную, непостную» еду.
В каждой общине имелись ведуны, знахари, лекари, травники, разбиравшиеся в свойствах сотен лесных и луговых растений, грибов, ягод. Их листья, соцветия, корни, кору, соки использовали в пищу, для приправы, лечебных снадобий и различных зелий. Более всего древние русы чтили цветы ярко-красной, багровой или красно-розовой окраски, подобной цвету крови, румяного лица и священного огня: мак, а иначе «огнецвет», зорьку «горицвет», яровник «иван-траву», перу́ницу «полевую гвоздику», яснотку «буквицу».
Лес и луговые опушки являли образ земного мира. Изменчивое лесное зеркало чутко отражало жизнь великих стихий: света, воздуха, воды, земли. Природа неуклонно следовала небесными изменениями. Годовой круг бытия человека, животных, насекомых и растений был осмыслен в языке, верованиях, сказаниях, запечатлён в годовых обрядах и священных знаках. После возвращения русов к осёдлому земледелию на новых местах в IV–VII веках почитание вечно живого сырого бора соединилось с благоговением перед Мать-сырой-землёй.
Мать-сыра-земля
Образ Земли-Матери восходит к эпохе индоевропейского единства. Имя древнегреческой Деметры (Δημήτηρ) означало «земля-матерь», её олицетворениями, родственными древнерусскому зємлѩ являлись фракийская Семела (Σεμέλη) и Жеми́на (Žemyna) литовцев. Близкими по смыслу образами являлись Притхиви (Pṛthivī) индийцев, Ардвисура Анахита (Arədvī Sūrā Anāhitā) иранцев, Церера (Cerēs) римлян, Нерта (Nerthus) германцев. Слово земля одного корня с древнеперсидским zam, прусским semme, литовским žẽmė, латышским zȩms. Древнерусская культура, вобравшая в себя праславянскую архаику, наиболее полно, по сравнению с южно– и западнославянскими, сохранила образ Земли-Матери.[146] Есть все основания говорить об особом «словаре Земли» и архаичном «тексте Земли», который включал в себя сотни слов и выражений.[147]
Древнейшие верования основывались на представлении о единстве и святости неба и земли, которые сходились «у края мира». Земные реки притекали с неба и к нему восходили. Чтобы стать матерью, земля должна была усыриться небесной влагой, омолодиться после зимнего умирания. Прилагательное сырой понималось не только как «влажный», но и «свежий, зелёный», а глагол сыртти носил значение «свежеть, молодеть».[148] Почитание праславянами Мать-сырой-земли входило в целостную картину мира, чуждую противоположностей уранического и хтонического начал и возникшему позже так называемому «основному мифу» об их противостоянии. Супружеская связь являлась не противоборством, а союзом небесной «выси» и земной «низи»,[149] к нему восходил архаический образ рождающей глуби небес и земли – источника всеобщего бытия. С утра в утробе неба согревался мир, теплая земля топила – поглощала и грела – в своём чреве всё живое. Она погребала тела умерших и воскрешала их души, восходившие к свету подобно весенним росткам.
Обряды почитания умерших, их захоронений и возделанных полей были неразрывно связаны и восходили к раннеземледельческой эпохе. Земля с родовых могил и нив содержала прах покойных родителей, считалась родной, родиной. Спустя века на Руси кладбище продолжали называть родительской землей, боженивкой. Горсть земли с молитвой бросали в могилу в надежде на покровительство родной земли над умершим.
Пряничная доска. Дерево. Карелия. XIX в.
Воспроизводит древнейший образ Мать-сырой-земли, «ограждённой» решёткой из двенадцати крестов. Внутри ячеек вырезаны обережные косые кресты, знаки взборонённой в разных направлениях «пашни», «бороны», «посевной девятины», восьмилучевого солнца, «дождя», «колодца» и, предположительно, хвостатого «солнечного петуха».
Простираясь на захоронениях и целуя землю, оплакивали покойных и будто соумирали с ними. Уезжая на чужбину, хранили в ладанке-мешочке радом с наперстным крестом щепоть земли предков, возвращаясь – целовали её и высыпали на погост с «земным поклоном». Горстку, взятую с родной могилы, прикладывали к сердцу, отгоняя «душевную тоску», считали оберегом от злых духов. В народе говорили: «Землица с семи могил добрых людей спасёт от всех бед». Глотая щепоть праха с семейного захоронения или возложив на темя
