Драйзер. Русский дневник - [112]

Она пригласила нас войти погреться. Мы вошли. В доме было три крошечные комнаты, выстроенные в ряд; средняя комната, находившаяся рядом с крыльцом, очевидно, служила гостиной. Здесь стояли кирпичная печь, стол, два-три стула и этажерка; на каменном полу – солома, на подоконнике – лампа. Остекление небольшого зарешеченного окна представляло собой множество кусков стекла, сцепленных вместе. Основание лампы было похоже на чернильный прибор, и я сказал, что, когда вернусь домой, обязательно сделаю лампу из чернильницы. Р. К. заметила, что это, безусловно, даст большую экономию. На свежепобеленных стенах висела пара каких-то причудливых картинок религиозного содержания, в комнате справа также были религиозные картины, свечи и несколько бидонов с молоком. В помещении было чудовищно холодно, и именно поэтому хозяева хранили здесь молоко, которое они продавали горожанам. В комнате слева, также неотапливаемой, стояла деревянная кровать, покрытая старыми тряпками и овечьей шкурой. Мы сели в гостиной, и маленькая старушка начала разжигать погасший огонь. На ней были старая черная юбка и белый шерстяной свитер, поверх которого она надела мужской жилет, превратив его в какой-то причудливый лиф. У нее было приятное утонченное лицо; наверное, у нее что-то болело, потому что время от времени она тяжело вздыхала и бормотала «Боже мой». Ее муж – тоже маленький старичок 68 лет с жалким комическим лицом – застенчиво смотрел на нас небольшими темными глазками. На нем были старое стеганое пальто и валенки. Он так и сидел на низеньком стульчике рядом с печью, пока жена зажигала огонь и раздувала его взмахами подола своей юбки, объясняя, что в сырую погоду огонь разгорается с трудом.

Мы попросили у нее горячего молока, и она поставила кастрюлю на плиту. Старик рассказал, что до революции был садовником, работал на богачей, которые жили в прекрасных домах, но теперь, когда все они уничтожены, у него нет никакой работы. Он сам построил этот домик несколько лет назад и по возрасту освобожден от налогов. Он рассказал, что имеет право на пенсию по старости в размере 15 рублей в месяц, но для того, чтобы ее получить, нужно преодолеть столько бюрократических препятствий, что он не стал и беспокоиться. Старик тоже вздыхал при каждом движении. Женщина принесла буханку белого хлеба и отрезала ломтик для кошки, которая набросилась на него так, как будто это было мясо, и зарычала, пытаясь побыстрее проглотить корочку. У них была корова, и они жили тем, что продавали молоко. Летом они переселялись во двор и сдавали свои комнатки по 150 рублей за сезон. Старик считает, что можно получить участок под ферму у правительства, если достаточно сильно этим озаботиться, но местный Совет уже распределил большую часть земли, да они и не хотят давать землю старикам. Это были поляки, которые приехали в Одессу тридцать или сорок лет назад; детей у них не было; в этом овражке они пережили всю войну и все голодные годы.

В голодные годы, сказал он, кошка здесь не выжила бы – да, конечно, они ели кошек. Мы задали вопрос о разрушенных зданиях. Они были уничтожены не только в ходе боев, но и самими людьми во время голода, когда они фактически разграбили опустевшие дома богачей, которые бежали за границу или погибли, и продавали их вещи в Одессе, чтобы купить себе еды. Там можно было что угодно купить – были бы деньги. У него все было не так плохо, потому что он работал в местном Совете и получал так называемый паек. Узнав, что мы из Америки, они стали расспрашивать, как там живут люди; например, старушка хотела знать, есть ли у нас там советская система…

Выпив горячее молоко, которое оказалось замечательным, мы заплатили хозяйке, попрощались и продолжили наш путь, постоянно оглядываясь на маленький домик, который чем-то напоминал хижину старичков из сказки «Чудесный кувшин»[324]. Мы спустились к остановке трамвая, совершенно не готовые к часовому ожиданию, и стали ходить по дороге взад-вперед, чувствуя себя несчастными и замерзшими людьми, которые не могут думать и говорить ни о чем стоящем. В окне дома напротив было видно, как женщина ищет вшей в голове маленькой девочки, расчесывая ее густой расческой. Наконец трамвай пришел, и мы поехали в отель; в комнате было холодно, мы замерзли, поэтому заказали себе горячие ванны, которые нас немного согрели.

Вечером мы поужинали в гостинице Bolshaya Moskovskaya, пришли к себе в холодный номер, и, пока он прогревался, я продиктовал статью для российской прессы о моих общих впечатлениях от России. В 5:40 уехала Дэви, и я сразу почувствовал облегчение. «Ребекки Копек» больше с нами не было.

13 янв. 1928 года

Пришла телеграмма из Константинополя: виза получена, все готово к отъезду в 5:40. Мы спустились по лестнице и зашли в археологический музей, где находилась большая коллекция свидетельств о расселении греков вдоль берегов Черного моря за несколько столетий до Рождества Христова. Похожий на священника художник показал нам свою особую коллекцию картин и керамики из этого района, в частности из Бессарабии. Его фамилия Чернявский[325]