Драма девяносто третьего года. Часть первая - [62]

Пусть они успокоятся! Наш бывший, вернувшись в субботу вечером в свои покои, чувствовал себя ничуть не хуже, чем по возвращении с утомительной и почти бесплодной охоты. За ужином, как обычно, он умял цыпленка, а на другой день, отобедав, играл со своим сыном.

Что же касается маменьки, то по приезде она приняла ванну, и первым ее распоряжением было подать ей другие туфли, ибо те, в которых она путешествовала, протерлись до дыр — иона старательно продемонстрировала их; она весьма вольно вела себя с офицерами, приставленными для ее личной охраны, сочтя нелепым и неприличным видеть себя принужденной оставлять отворенными двери своей ванной комнаты и спальни».[9]

Вы только взгляните на это чудовище, имеющее низость играть со своим сыном!

Взгляните на эту сибаритку, принимающую ванну после пяти дней, проведенных в карете, и трех ночей, проведенных на постоялых дворах!

Взгляните на эту мотовку, требующую новые туфли, потому что те, в каких она путешествовала, протерлись до дыр!

Наконец, взгляните на эту Мессалину, которая вольно ведет себя с офицерами, приставленными для ее личной охраны, и считает непристойным и нелепым видеть себя принужденной оставлять отворенными двери своей ванной комнаты и спальни!

В античности тоже были свои общественные оскорбители, но она набирала их среди рабов, полагая, что свободные люди никогда не дадут согласия заниматься столь постыдным ремеслом.

Судя по этой заметке, было понятно, что бедняга Лустало умер.

Двадцать седьмого и двадцать восьмого июня Национальное собрание издает следующие указы:

«Отряд королевских телохранителей расформировывается.

Королю придается охрана, которая, находясь под начальством главнокомандующего парижской национальной гвардией, будет обеспечивать безопасность короля и его личную неприкосновенность.

Королеве будет предоставлена отдельная охрана.

Будет обнародовано сообщение о событиях 21 июня; Национальное собрание выберет из своих рядов трех комиссаров, чтобы заслушать показания короля и королевы».

Этими тремя комиссарами становятся г-н Тронше, г-н д'Андре и г-н Дюпор.

Право короля утверждать и одобрять законы, равно как все его законодательные и исполнительные обязанности приостанавливаются.

И, наконец, министрам позволяется по-прежнему отправлять — каждому в своем ведомстве и под свою ответственность — обязанности исполнительной власти.

Одиннадцатого июля, словно для того, чтобы провести торжество под стать погребению монархии, был устроен апофеоз Вольтера.

XVII

Барнав и Мирабо. — Печальные предчувствия королевы. — Избиение младенцев. — Портрет. — Удар грома. — Свеча. — Национальные гвардейцы. — Принцесса де Ламбаль. — Кольцо, обвитое прядью волос. — Череда схваток. — «Долой монархию!» — Бриссо присваивает себе право вето. — Петиция. — Национальное собрание становится непопулярным. — Якобинцы. — Приостановка исполнительной власти. — 17 июля. — Парикмахеры. — Леонар. — Подполье алтаря Отечества. — Два негодяя. — Бочонок с водой. — Страшные последствия непристойной шалости. — Дюпор. — Марсово поле. — Карлик Верьер. — Фурнье Американец. — Адъютант ранен. — В Лафайета стреляют. — Робер. — Баррикада захвачена. — Господа Жан Жак Леру, Рено и Арди, муниципальные чиновники, на поле Федерации.

Приведенная нами выдержка из газеты Прюдома показывает, на каком подъеме находился тогда демократический дух во Франции.

Им были затронуты даже сердце и ум королевы; на какое-то время она впала в сомнение.

Правда, в определенной степени поспособствовал этому сомнению Барнав.

Несчастная королева, хотя она и являлась дочерью цезарей и супругой Бурбона, была прежде всего женщиной; именно это ее погубило и именно это станет ее оправданием.

Увидевшись в первый раз после своего возвращения с г-жой Кампан, она торопится сказать ей:

— Я извиняю Барнава; присущее ему чувство гордости, которое я не могу порицать, заставляет его одобрять все, что сглаживает дорогу к почестям и славе для представителей сословия, в каком он был рожден. Нет прощения дворянам, сломя голову бросившимся в революцию; но если власть вернется к нам, то прощение Барнаву заранее начертано в наших сердцах.

Так что Барнав добился успеха, и если в уважении со стороны Национального собрания он не продвигается так далеко, как Мирабо, то в уважении со стороны королевы он идет дальше его.

Одно возместит другое.

К тому же у него есть основательный повод гордиться собой.

Мирабо продался за деньги.

Барнав отдался даром.

Вот почему Мирабо виделся с королевой всего лишь один раз; он же, Барнав, будет видеться с ней часто, это решено. Остается отыскать средства для этого, вот и все.

Однако причиной столь сильного воздействия на королеву, что надменная дочь Марии Терезии на какую-то минуту готова была простить Барнаву то, что чувство гордости, которое она не могла порицать, заставляет его одобрять все, что сглаживает дорогу к почестям, являются, возможно, предчувствия роковой судьбы, охватившие ее с самого рождения, сопровождавшие ее во Францию, а теперь заставлявшие ее дрожать от страха в Тюильри и не покидавшие ее вплоть до самой смерти.

Пребывая в счастье, она могла не обращать на них внимания или пренебрегать ими; когда же она впадает в несчастье, они начинают страшить ее.