Драма девяносто третьего года. Часть первая - [30]

После того как за него вступились известные и даже принадлежавшие к дворцовому штату люди, незнакомца отпустили на свободу.

Кстати, это был кавалер ордена Святого Людовика и звали его г-н де Кур Ла Томбель.

Однако это происшествие пробудило определенную тревогу; гвардейцы, закончившие дежурство, не хотели покидать Тюильри и получили от Лафайета разрешение остаться с теми, кто должен был их сменить.

Именно в это время генерал получил известие о походе жителей предместий в Венсен и отправился в крепость.

Несколько отрядов, находившихся под командованием генерала, уже прибыли туда и построились в боевом порядке.

Однако национальные гвардейцы разошлись во мнениях: многие из них полагали, что граждане, разрушавшие донжон, имели на это такое же право, как и те, кто разрушил Бастилию; они во всеуслышание говорили, что находят весьма удивительным, когда то, что было позволено вчера, не позволяют делать сегодня.

Тем не менее при звуке голоса Лафайета краснобаи замолкают, и те, кто вышел из строя, возвращаются на свое место.

Но Лафайет может действовать исключительно на основании приказа мэра, а мэр, по-видимому, придерживается мнения, что народ имеет право разрушать донжон.

И тогда, подойдя к градоначальнику, Лафайет говорит ему:

— Сударь, я явился сюда в качестве командующего национальной гвардией для того, чтобы получить ваши приказы, и я подчинюсь им, однако предупреждаю вас, что если вам недостанет твердости и вы не заставите уважать закон, завтра же я доложу о вашем поведении Национальному собранию.

Поскольку слова эти были вполне ясными, мэр отдал приказ прекратить разрушение донжона и арестовать разрушителей.

Генерал тотчас же приказывает кавалеристам оголить сабли и вступить во дворы крепости.

Народ кричит: «Долой сабли!»

Некоторые кавалеристы вкладывают сабли в ножны, но остальные клянутся не делать этого, пока сабли не послужат, и нападают на толпу, которая в течение нескольких минут рассеивается.

Шестьдесят человек из числа разрушителей оказываются в руках национальной гвардии.

Остальные разбегаются и, возвратившись в предместье Сент-Антуан, пытаются взбунтовать его под предлогом освобождения арестованных.

Но, поскольку поднявшийся бунт был спровоцированным и, следовательно, не имел глубоких корней в населении, в нем приняло участие ровно столько людей, чтобы можно было сказать Лафайету, что пересечь предместье, конвоируя арестованных, для него небезопасно.

Это стало причиной того, что генерал решил проследовать с одного конца предместья в другой; он сформировал мощную колонну, в ее центре поместил арестованных, а вперед пустил вооруженный пушкой авангард.

Как Лафайет и предвидел, серьезного сопротивления на своем пути он не встретил. Пострадали лишь два человека, отдалившиеся от строя: один был ранен выстрелом из пистолета, а другой получил три ушиба от брошенных в него камней.

Сохраняя тот же боевой порядок, колонна дошла до Ратуши, а затем до Консьержери, куда и поместили арестованных.

Победоносный Лафайет, наполовину освистанный, наполовину осыпанный рукоплесканиями, как это всегда происходит с неустойчивой популярностью, был далек от догадки, что его одурачили посредством ложной атаки, однако по возвращении в Тюильри застал дворец в полной растерянности.

Около трех часов пополудни дворец непонятным образом заполнился какими-то незнакомыми людьми; без ведома национальной гвардии эти люди вошли туда через дверь, которую открыл им г-н де Вилькье, первый дворянин королевских покоев.

По слухам, их было около шестисот и каждый из них был вооружен тростью с вкладной шпагой или кинжалом.

Однако г-н де Гувьон, адъютант генерала, уже принял меры предосторожности: он поднялся к королю, чтобы доложить ему о том, что произошло.

Король сделал вид, что ему ничего неизвестно о случившемся, и поинтересовался, чего хотят эти сотни людей.

Господин де Вилькье ответил королю, что дворянство, обеспокоенное событиями в Венсене, поспешило отправиться в Тюильри, дабы, в случае надобности, защитить его величество.

Услышав такой ответ, король осудил неразумное рвение этих господ и заявил, что полагает себя в полной безопасности под охраной национальной гвардии.

Национальная гвардия, обрадованная этим заявлением короля, начала с того, что захватила все выходы из дворца, а затем приступила к разоружению проникших туда людей.

Лафайет прибыл в Тюильри как раз в то время, когда национальные гвардейцы были заняты этой работой. Среди заговорщиков Лафайет узнал г-на д'Агу, г-на д'Эпремениля, г-на де Совиньи, г-на де Фонбеля, г-на де Ла Бурдонне, г-на де Лиллера, г-на де Фанже и г-на де Данвиля, что не оставило у него никаких сомнений по поводу их замысла. Впрочем, ни один из них не оказал сопротивления; все шпаги и кинжалы были положены на ковер, после чего заговорщиков отпустили на свободу.

Однако следовало наказать кого-нибудь в назидание другим, и, не имея возможности упрекнуть короля, г-н де Лафайет решил сделать выговор г-ну де Вилькье; он направился прямо к нему и с тем присущим исключительно ему видом, какой уже известен читателю, произнес:

— Я нахожу весьма странным, сударь, что, договорившись с господином де Гувьоном о том, что вы не будете впускать в королевские покои никого, кроме слуг, вы заполняете эти покои вооруженными людьми, не имеющими никакого отношения к национальной гвардии. Если это добропорядочные граждане, то почему они не надели мундир, чтобы иметь честь служить вместе с нами? Если же они таковыми не являются, то я не потерплю их присутствия здесь. Я отвечаю перед нацией за безопасность короля и не считаю, что он находится в безопасности, пока у меня на глазах его будут окружать люди такого рода.