Драма девяносто третьего года. Часть первая - [16]

В течение семи дней Марсово поле — в том виде, какой оно имеет сегодня, с его выровненной ареной и окружающими ее склонами — в течение семи дней, повторяю, Марсово поле было подготовлено для проведения праздника Федерации.

Все население Парижа принялось за работу — от детей до стариков, от актеров до священников, от куртизанок до матерей семейства; представители всех классов общества, за исключением нескольких недовольных аристократов, слились в безграничной любви к родине, в святой общности чувств.

Праздник Федерации, который должен был, по мнению одних, укрепить королевскую власть в провинциях, а по мнению других, нарушить порядок в Париже, сплотил французскую нацию. Присоединяясь к этому великому целому, каждый осознавал себя его частицей; даже самые боязливые умы осознавали, что человеком является тот, кто желает им быть, и все дело заключается лишь в этом желании.

Более передовые умы видели в этом празднестве 14 июля нечто большее: они видели, что это протестное выступление не только одного народа, но и всех народов. Каждая страна была представлена на нем каким-нибудь изгнанником, и в тот момент, когда руки Лафайета, героя этого дня, были зацелованы не только губами его соотечественников, но одновременно и австрийскими, английскими и прусскими губами, государи, изгнавшие этих людей, втайне замышляли объявить нам войну.

В этот самый момент император Леопольд претворял данный замысел в реальность. Благодаря прямым переговорам с королем Пруссии и по соглашению с Англией и Голландией он без всяких дипломатических проволочек созвал конгресс в Рейхенбахе.

Внутри Франции, как мы видели, королевский двор занимался подкупом: он подкупил Мирабо и Сиейеса, а через них и Клуб 89 года. После обнародования Красной книги и ее издания король получил цивильный лист в двадцать пять миллионов, а королеве была установлена вдовья доля в размере четырех миллионов.

Наконец великий день настал; к этому времени все депутации прибыли в Париж.

Вся Франция откликнулась на призыв столицы.

На протяжении двух предыдущих недель погода была ненастной, землекопов заливали потоки воды, однако люди продолжали работать; 14 июля небо оставалось таким же дождливым, как и 13-го; ежеминутно проносились резкие порывы ветра, ежеминутно на головы людей обрушивались настоящие потоки дождя, и казалось, что Бог желает увидеть, до каких пределов может дойти терпение народа, а точнее, его упорство.

— А небо-то — аристократ! — весело говорили все.

И эта неослабная веселость помогала не считаться ни с какими трудностями, даже с дождем, вызывающим у французов такую неприязнь, что это побудило Петиона сказать: «Идет дождь, сегодня ничего не будет».

Невероятно, что французы способны работать с такой веселостью.

Сто шестьдесят тысяч людей могли рассесться на возвышениях Марсова поля, сто пятьдесят тысяч оставались на ногах, пятьдесят тысяч шествовали по самому полю и двести тысяч наблюдали за происходящим, расположившись, словно в амфитеатре, на склонах холмов Шайо и Пасси.

Встреча федератов происходила возле снесенной Бастилии. Дождь, как мы уже говорили, лил как из ведра, все промокли и многие умирали с голоду.

Они начали кричать:

— Хлеба! Вина!

Тотчас же все двери распахнулись, пропуская женщин с корзинами, полными еды, а из окон стали на веревках спускать бутылки и окорока.

Каждый смог выпить стакан вина и слегка закусить.

Наконец, все двинулись в сторону Марсова поля.

Посреди только что выровненной арены высился алтарь Отечества.

Перед Военной школой были в виде амфитеатра установлены скамьи, на которых предстояло сидеть королю и депутатам Национального собрания.

Народ, естественно, прибыл на Марсово поле раньше короля; по-прежнему лил дождь, и с этим дождем, способным расстроить праздник, следовало как-то бороться; это удалось сделать с помощью танцев и пения. Началась грандиозная фарандола, к которой непрерывно, по мере того как прибывали федераты, присоединялись все новые кольца.

Каждое кольцо составляли посланцы того или другого департамента, каждый круг — посланцы той или другой провинции.

Внезапно наступила полная тишина и танцы прекратились: прибыли король и королева.

Король вместе с депутатами Национального собрания расположился на скамьях, воздвигнутых для обеих верховных властей.

Королева заняла место на трибуне, куда за ней последовали несколько придворных, которые пережили горести и остались верны надежде.

Лафайет, сидя верхом на своей белой лошади, подъезжает к подножию трона, спешивается и выслушивает приказы короля.

Талейран, со своей двусмысленной улыбкой и хромой ногой, истинное лицо празднества, на котором со стороны народа все исполнены радости и прямодушия, а со стороны королевского двора — уныния и притворства, Талейран поднимается к алтарю среди двух сотен священников, опоясанных трехцветной перевязью и облаченных в белоснежные стихари.

Однако небо неумолимо: никогда еще дождь не падал такой плотной стеной.

Более ста тысяч женщин, облаченных в белые платья, промокли насквозь под этим ливнем. Дождь уродует все — шляпы, перья, прически, но это не имеет значения: ни одна из женщин не покидает праздника.