Дракоши - [15]

— А ты бы им тоже, как по традиции принято! — сказал Батюшка — Знаешь, например, какое место у растущей девушки сначала плоскость, а потом — сфера? Не отгадаешь, давай полцарства!

— Сдаюсь.

— Объясняю сначала девушка маленькая, шкодит, родители наказывают, и ее зад это плоскость сечения. Ну а когда она подрастает, плоскость сечения превращается в сферу страсти.

— Да. Надо было мне эту загадочку там загадать, чтобы гадины хоть посоветовали, как смерть неминучую от себя отвратить!

— Так что за загадка-то?

— Догадаться, блин, как они размножаются! — раскололся я, и спохватился, когда вылетевшие слова было уже не вернуть обратно.

Черт! Должно же у человека быть право думать о том, о чём лучше не думать!

Теперь над проблемой, хоть и косвенно, но стану размышлять уже не один я. Хитры дракоши: зря я подсмеялся над ними, что не рубят в психологии!

— Что думать: трахаются, как драконы…Да брось ты! — с необычайной печалью в голосе сказала Иринка, — давайте лучше веселиться!

Si vis pacem, param mortem!

К смерти надо готовиться заранее! И поэтому утром на следующий день я принципиально не пошел на работу. Все почти одновременно проснулись около десяти утра, приказали хозяюшке воздвигнуть монументальный завтрак, и, кряхтя, начали подниматься, посмеиваясь над немного смущенным Юханом, который превесьма удивился обнаружив свои одежды выстиранными и сохнущими на батарее.

— Яа ничегоо не испаачкал вчераа? — только это его очень занимало, счастливца!

Впрочем, он сразу ушел, пошушукавшись в прихожей с Иринкой почти без акцента. Остальные хмуро отправились завтракать.

— Хорошо, что мне хватило ума заныкать с вечера две «Монастырские избы»! — навел

саморекламу Батюшка, ставя сухое на стол.

Но ели мы все равно молча. Казалось, говорить о дракошах всем было почему-то неприятно. Изредка я ловил на себе соболезнующие взгляды, и это не прибавляло мне уверенности в послезавтрашнем дне. Наконец, Княже поехал к родителям менять машину на очередную нахлобучку, а Кубик с Батюшкой, взяв две пятилитровые банки, смиренно отправились за пивом.

— Пойдешь со мной? — спросила, накидывая плащик, Иринка.

— Куда?

— В Гори — с - полком, — раздельно произнесла она, — там последний смотровой был куда-то на окраину, в Тьму-Комендань, ну да хрен с ним. Не ночевать же тут с дракошами!

— А почему Горе-с этим полком? — в тон ей поинтересовался я.

— Отдел распределения жилой площади, нас же город расселяет, попам потом или бесплатно или за духовность передадут.

— Ну так идем!

— Только осторожней ходи здесь, — грустно улыбнулась мать Ирина, — дома старые, куски отваливаются.

— Ну не сегодня же! — понял я ее.

Тот день мне удалось благополучно убить, а вечером я поехал домой к родителям. Было тревожно. В предсказания грязных цыганок я не верил с детства, но тут дело обстояло иначе. Бред, мистика, — но ведь случившееся со мной произошло на самом деле!

Весь следующий день я тихо просидел дома, так сказать, вспоминая немногие прожитые годы и пытаясь отогнать от себя мысль о смерти. Однако мой мозг не желал посылать мыслей ни в какую сторону, кроме этой. Захотелось было позвонить любимой девушке в Ревель, но потом это действие предстало передо мной во всей неприглядной нецелесообразности. Зачем? Болтать о пустяках? Пригласить на похороны? Предупредить, что приеду? Но и в Ревеле есть кирпичи. Перейти через дорогу в гости к Анюте? Но я и сам не терплю приходящих с грустными рожами и затягивающих тоскливые беседы. У меня на работе, на прошлой работе, вернее, была одна такая я сижу, наполняю винчестер, а эта подруга встает рядышком, подсвечивает глаза свои страданием и заводит горестную песню «Ох, как штрихуево-подстрахуево мне! Здоровье мое слабое, предки — злостные, люди вокруг — грубые да косные, суть страдания моего не поймут, боль души моей утонченной не осушат. Я ей советом помочь — „ах, ты не все страдание мое ведаешь“, посочувствовать — „ой, сейчас я еще одно горе доверю“, подбодрить — „и ты надо мной смеешься. Ох, как мне штрихованно!“»

Но окончательно в разряд «грубых и косных» попал я, когда сдуру при всех интерпретировал Хайяма — «Не то страдание, что соловьем стенает, а то страдание, что сдерживает стон!» Хорош же я буду сейчас в гостях — старший братец этой подруги! Решат, что это она у меня научилась. А шутить — тошно, странно.

Октябрь начал засевать город зернами мелкого дождя, и к моему окну слетелись нахохлившиеся птицы мира с окрестных помоек. «А как же, интересно, дракоши все-таки размножаются? — неожиданно подумалось мне — Может, на них идет какой-нибудь дождь человеческих мыслей и каждый дракоша, как семечко, лопается и прорастает десятком других?» Закрыв глаза я отчетливо представил себе, как это может происходить. И тут меня буквально прожгла какая-то, еще не очень четкая мысль.

«Ох, корень зла! Как же это я сразу-то не додумался! — Я даже привскочил и закурил новую папиросу — Так, так, тише. Значит, дракоши и этот Рот появились на свет следующим путем: какой-то дурак от нечего делать их просто придумал. И этого было вполне достаточно! Выдумка оказалась удачной, и эти твари покорили в том мире „материализующихся мечтаний“ все остальные фантазии — типа Бабы-Йоги или Щелкунчика. Бедняга Карлсон! Так, а почему дракош много, а Рот один?