Дракоши - [17]

Заборы прекратились, и впереди по курсу замаячили дома-«коробки». Складывалось впечатление, что мы въезжаем совсем в другой город.

— Вот она, Свободная Комендань или индейская территория бывшего Комендантского аэродрома! — Батюшка потащил меня к выходу, и мы сошли в грязь на остановке под поэтическим названием «Серебристый бульвар». Тропа повела нас куда-то между котлованами.

— Стоп! — сказал я, — здесь я не пойду, давай-ка в обход!

Впереди достраивался точечный кирпичный дом, вероятно, будущая общага. На высоте функционировал подъемный кран.

— Резонно, — согласился со мной Батюшка, — об этом я не подумал. Хотя, вон, бабка идет — и ничего! Ты ведь один свой труп видел, а не несколько? Может, ломанем за ней впритык?

По стройплощадке ковыляла клюкастая бабушка, мелодично позвякивая дарами дворов- пустыми бутылками в своей авоське. Я застыл в нерешительности ярко светило солнышко, все выглядело таким мирным.

— Вася! Ты что, дискобол, не видишь?! — закричали сверху крановщик слишком низко подал вязанку бурого кирпича, и недовольные строители начали воздвигать словесные многоэтажки:

— Вира, Вася, её бы, твою! Вира!

— Батюшка, бабка-то как раз под кирпичами ползет, — громким шепотом сказал я, — пойти, вытолкать ее со стройплощадки?

— Сдурел? На это же все рассчитано: ты идешь бабку спасать, кирпич падает, бабка подбирает бутылки, а я — тебя. Стой уж! Осторожней, старая! — заорал Батюшка и кинулся вперед. Но было уже поздно. Кирпичная вязанка шарахнулась о стенку, выстрелом лопнул один из тросов, и кирпичи полетели вниз, вызывая ассоциацию с телепередачей про американские бомбардировки Вьетнама.

— Ну вот и все, а ты боялся! — хлопнул меня по плечу Батюшка.

Несколько десятков кирпичей взрыли глину как раз позади старушки, и лишь один, каким-то невероятным рикошетом, звякнул по ее авоське. Если бы мы пошли за ней следом!

Сама бабушка ни капельки не пострадала, даже не испугалась, а только задрала голову и начала обличать пьянство и остальные пороки строителей в таких выражениях, что Батюшка покраснел. И тут что-то шлепнулось мне на голову. Я вздрогнул и отскочил.

— Птичка, — сказал Батюшка, доставая носовой платок, — я вытру.

Прошло десять лет Маленький трехэтажный домик за церковью-заводом давно перемодернизировали почти до неузнаваемости, сейчас на его месте возвышается некоторое трехэтажное же, но странно, не по-питерски, выглядящее здание. Зачем-то я отыскал Иринкину соседку снизу, и она подарила мне картину Яна Антонышева, с которой смотрят на меня теперь темными пятнами окна бывшей квартиры N 12 ещё того самого, «оригинального» домика.

Да, прошло уже десять лет, я все еще жив, — если судить по тому, что моя рука выводит сейчас эти буквы. Правда, порой мне кажется, что все-таки та дата моей смерти, которую назвал Рот, вовсе и не была фиктивной. Что-то остановилось во мне с тех пор, зачахло. Может, кончилась «боевая молодость»? А может — жизнь? «Что же ты такой бесстрастный, прямо как неживой!» — сказала мне недавно одна экзальтированная поэтесса. Поэты, они ведь тонко чувствующие люди — мое подавленное состояние заметил недавно даже мой брат-близнец, потенциальный «грит поэт рашн» MiKe Осокинъ, и немедленно посвятил мне четверостишие о том, что день может быть длинней или короче, но раз ночь не наступает ровно в полдень, то никто раньше срока и не помрет. Конкретный срок в четверостишии указан не был, поэтому оно меня мало утешило даже и тогда, когда мой братец с не свойственной ему оперативностью немедленно пропихнул его в престижный московский журнал от гуманитарного фонда. Не утешило меня все это еще и потому, что еще раз напомнило мне о собственной смерти, виденной как-то в стеклянном шаре.

Правда, смерть как явление конкретно в это время меня уже мало касается, гораздо больше меня сейчас беспокоит другое: мне до сих пор никак не отделаться от мыслей о тех чудовищах! Чтобы дальше уйти от них, я даже взялся собирать и записывать всякие невероятные истории, фантастическое в которых иной раз, как в случае с Петром Александровичем Исаевым[i], - врывается в жизнь реальную почти так же грубо, как и в этой, произошедшей со мной самим. Но мне ничего не помогает!

Слишком часто дракоши часто возникают в мыслях.

Возможно, именно потому, что я запрещаю себе о них думать, так уж устроен человеческий мозг — не по-людски! И всякий раз, когда они вспоминаются мне, их прибавляется там, в лиловом скрежещущем мерцании. Они размножаются! Правда, пока — «косвенно», если можно так выразиться, но — все равно! — я уже столько напридумывал их, что следующий выход чудищ в наш мир, быть может, и завершится тем самым покорением Земли, о необходимости которого так долго говорил мне Рот. И пока жив мой мозг — их численность будет постоянно возрастать… Я уже смог уловить кое-какую закономерность, хоть и не являюсь перечисленными ими математическими гениями и мне уже немного страшно за 2002 год. Мерзостные детишки людского воображения в очередной раз вылезут из своего пространства, и всё будет уже не так забавно. Да еще и цифра-то какая! — не простая, симметричная. По предостережениям мудрых жрецов доисторического племени Хиб, именно такие расстановки цифр и приносят человечеству сугубые несчастья.