Дракоши - [16]

Стоп. Не факт, что Рот — один. Сформулируем по-другому: почему же дракош явно больше, чем Ртов? Да потому, наверное, что это просто более распространенная фантазия, больше людей представляло себе их, думало о них. Значит, как только человек. Вот тебе и все размножение элементарно, Ватсон! На какую же удочку я чуть было не попался! А ведь Рот проговорился, как минимум, дважды: когда сказал, что их не так уж и много, и когда объяснял про свое происхождение!» — Я даже забыл стряхнуть с папиросы пепел, и его белый комочек упал прямо на пушистый ковер у моих ног. И его последние слова насчет того, что мы можем рассказывать обо всем происшедшем другим людям! Хорош расчет! Мы, допустим, рассказываем, а каждый, кто слушает, пусть на мгновение представляет себе и дракош. И Рта этого. Вот и размножение! Хорошо еще, не на Западе живем, у нас хоть в газетах сообщении не появится, а то сколько народу охвачено бы оказалось, не меньше миллиона дракош обеспечено было бы! Да я один за сегодняшний день их столько напредставлял!

А если какой-нибудь умник узнает, напряжется и изобретет ну хотя бы дракошину матку, наподобие пчелиной! — И тут я похолодел, стараясь не думать, не думать о том, а не оказалось ли в этой фотоном мелькнувшей в голове мысли, достаточно для морщинистых слизняков-дракош «Все. Больше я о них не думаю. Чтобы они на моих мыслях паразитировали? Штрихуй ушки им!» И тут меня передернуло. Да. Больше ты их действительно не напредставляешь, даже, если и захочешь, — одна ночь жизни всего осталась.

Дождь давно ушел куда-то на запад, а я все еще стоял у окна в позе Лермонтова, сочиняющего «Майн кампф». Пришли родители, но мне было слишком не по себе, чтобы с ними общаться. Я заперся в комнате. Уже и солнце отправилось догонять дождь, и город начал медленно отмирать. Я вспомнил, что можно позвонить Прекрасной Художнице М., с которой любил поболтать вечерами о смертях и рождениях, но тут же обнаружил, что в очередной раз забыл ее телефон. Понабирав наугад цифры 554 ХО-68, мои указательный палец предпочел постучать меня по лбу. Ночь навалилась на мир такая дурная, что чуть ли не до пяти утра я прометался по комнате, полностью презрев идею хорошенько выспаться, чтобы быть настороже в день гибели. Под конец, впав уже в какое-то расслабленное безразличие, сел писать предсмертно-прощальное стихотворение, но и из этой дикой затеи так ничего и не получилось. И когда я, черт знает в какой раз, не смог найти рифму на слово «лебедем», кроме олигофренического в небе дым или маяковского переедем, мной овладела абсолютнейшая апатия: «Ну, помру. А то, может, пойти завтра с утра на улицу с каким-нибудь подрывным плакатиком? Сразу повинтят и в дурку, а там стены крепкие, кирпичи не падают».

С этой успокоительной мыслью я уснул, а часов в десять меня разбудил мой шумливый слуга — телефон:

— Вставайте, граф, вас ждут великие дела! — прохрипел он.

— Кто спрашивает-то? — бессмысленного «алло» я избегал с десятого класса, когда меня напугали какие-то веселые хамы позвонив однажды, они просто сказали в рифму русское народное слово, которое на советский литературный можно перевести лишь эвфемически, как «ну ты и кайло'» А оскорбления — всегда повод к самоусовершенствованию.

— Кто меня будит в такую рань?

— А это я тебя буду в такую рань! — хрюкнул телефон Батюшкиным голосом, — Иринка переехала, давай со мной к ней заедем, окропим квартирку.

— С утра?!

— Именно, чтоб ты не кис дома.

— Спасибо, киса, — я оценил благородство друга, готового идти со мной в тот день, когда на мою голову должны были низвергнуться губительные кирпичи.

— Я-то сегодняшний день как раз дома переждать планировал.

— Это благоразумно только в том случае, если ты уверен в крепости своего потолка.

Я поднял голову. По желтоватому фону разбегалась паутинка трещин.

— Спасибо, Батюшка, кажется, помирать мне сегодня пришлось бы именно дома. Пожалуй, я… Где встречаемся?

От станции метро «Петроградская» нам нужно было добираться в автобусе 127-го маршрута. Более получаса мы проторчали на кольце, но народу все равно набралось немного.

— Дракоши-то не мерещатся? — не удержался я в салоне.

— Знаешь, что-то не тянет и вспоминать их, мерзких. Может, глюки?

— Раз ты сегодня будешь рядом со мной, у тебя есть шанс проверить!

Ошибка в пророчестве?

За окном замелькали приземистые пятиэтажки, потом — длиннющие заборы. Встряхнув пассажиров, автобус миновал железнодорожный переезд.

— Посмотрите направо, — экскурсоводно заговорил Батюшка, — вы увидите рукотворный памятник, к которому заросла народная тропа!

Я повернул голову. На середине довольно-таки ухоженного и утоптанного скверика ботвой вниз торчала каменная морковка.

— Тюльпаны давно отцвели, — объяснил про ботву Батюшка, — а сей обелиск воздвигнут здесь благодарными потомками в честь убийства на этом самом месте великого русскоязычного негритянского поэта.

— Не кощунствуйте, Батюшка! Да… Вот мы и за городом!

— Это почему?

— «Он едет за город — стреляться!» — пояснил я.

— Да, во времена ужасов царизма здесь частенько постреливали, сам Гумилев на Волошина охотился, — продолжал экскурсию Батюшка, — но, каждый из них хотел быть похожим на Пушкина, а не на Дантеса, поэтому обошлось без жертв. Зато в наше время здесь скоро будет метро. Посмотрите налево, как прекрасны в лучах конопатого солнца эти дивные глыбы строений!