Дойна о Мариоре - [41]

Мариора с Дионицей переглянулись.

— Идем.

На улице Мариора заметила:

— Ты точно вновь родился!

Дионица схватил ее за руку.

— Нет, ты шутишь? Дионисий Стратело будет жить в городе, учиться будет… Бесплатно! Ты не знаешь, сколько мать плакала, что не может меня в город послать учиться.

— Да, — согласилась Мариора и, чтобы не омрачать настроения Дионицы, старалась не показать, что вместе с радостью за него в ее сердце растет тоска: придется ли ей учиться? Ведь в первый класс в пятнадцать лет и идти стыдно. — Ну, пойдем в кино, — сказала она.

Было уже совсем темно, когда Мариора и Дионица подходили к бывшему дому примаря. Его уже привыкли называть клубом. Всего несколько дней назад общими усилиями молодежь окончила там последнюю работу: сняли перегородки — получилось нечто вроде большого зала, — побелили стены, развесили плакаты.

В клубе горел яркий свет, и оттуда слышался гул голосов. Когда Мариора и Дионица были уже в нескольких шагах от клуба, свет вдруг погас, голоса тоже стихли, и послышался негромкий размеренный треск. Они хотели было войти, но дом вдруг наполнился криком, стуком и скрипом стульев. Из дверей повалили люди, они кричали, ругались и размахивали руками. На Мариору налетела, чуть не сбив ее с ног, высокая старуха, растрепанная, без платка…

— Антихристы! Сатана! — кричала она и торопливо крестилась. Свет в клубе снова зажегся.

Ошеломленные Дионица и Мариора не могли ничего понять. Из клуба вышли Кир и Васыле.

— Ну и переполох! Вот чудаки! — изумленно качал головой Васыле.

— А что ты удивляешься? — сердито говорил Кир. — Ты-то в большом городе жил, видел. А если б меня не предупредили сегодня в райкоме, тоже, пожалуй, сбежал бы… Ну, не сбежал, так испугался бы, — что ты думаешь? Вдруг откуда ни возьмись пулемет, и чуть не в тебя стреляет! Ошибка, что не предупредили всех, не объяснили сначала…

Приезжий киномеханик, молодой звонкоголосый паренек, с крыльца громко кричал в толпу, обещая рассказать, как все устроено. Люди замолчали, слушали, но в клуб не заходили.

— Портится мир. Каждое знамение говорит: конец близок, — услышала Мариора сзади знакомый голос. Она обернулась: Нирша Кучук говорил с двумя женщинами, торопливо оправлявшими кофты и платки. Кир тоже услышал его слова.

— Баде Нирша! — громко сказал он. — Это кино — знамение?

— Да никто о знамении не говорит, — стараясь казаться дружелюбным, отозвался Кучук.

— Смотрите, баде Нирша, как бы нам опять не поругаться, — проговорил Кир.

Кучук не ответил.

Люди поодиночке, не сразу возвращались в клуб, но некоторые так и не решились войти — разошлись по домам.

Была страда, работали даже в лунные ночи.

Томе было очень трудно. Хотя, по правилам супряги, он мог пользоваться и косилкой, и молотилкой Кучука, и его повозкой с лошадьми и волами, Нирша в самом начале уборки сказал, что он и рад бы помочь Беженарю, да ведь у него под пшеницей пять гектаров, а у Томы — всего один. А вдруг дождь пойдет, когда он успеет убрать? Впрочем, повозку и молотилку он даст дня через два, вот только обмолотит первую партию, — надо продать, с долгом одним расплатиться. Тома терпеливо прождал два дня, потом еще четыре, — оказалось, молотилка работает не совсем исправно, и Кучук никак не может намолотить нужное ему количество зерна.

А дождь действительно пошел. Непрошеный, он несколько дней лил, точно из лейки. Земля раскисла — на каруце не проехать: грязь, густая, черная как деготь, доставала до ступицы.

Когда, наконец, тучи раздвинулись и солнце снова разлило над Молдавией свои жаркие лучи, Тома побежал на поле. Вернулся он удрученный: пшеница в копнах прорастала, гибла.

У Кучука же потерь не было, половину пшеницы он уже обмолотил, остальная стояла в скирдах — никакой дождь не возьмет.

Целый день Тома ходил как побитый — пропала надежда купить лошадь: теперь пшеницы едва хватит самим на зиму, где уж там продавать!

В тот же день Тома свернул ковер, который достался ему при разделе боярского имущества, и ушел к Кучуку.

— Ты отдал ковер Нирше? — спросила Мариора отца, когда он вернулся.

После раздумья Тома сурово ответил:

— Да. Но смотри, если в селе кто узнает об этом… — и он так посмотрел на дочь, что она не решилась ему возразить. И уже мягче прибавил: — Завтра с рассветом молотить пойдем. Приготовь мамалыгу и брынзу.

С тех пор дело, казалось, пошло на лад: Беженари пользовались молотилкой Кучука, на его волах возили хлеб с поля. Но почти с половины дня Тома помогал Кучуку возить и молотить его хлеб. Людям, расспрашивавшим его, Тома отвечал, что они работают вместе, а дочери несколько раз напоминал, что нужно молчать: «Кучук — сильный хозяин, тут никакие законы не помогут». Он придирчиво следил, чтобы Мариора не виделась с Киром. Если к ней приходили Васыле и Дионица — хмурился. На вопросы Мариоры, чем провинились ребята, Тома опускал голову и повторял, что ребята они, может быть, и хорошие, но лучше пусть они не приходят. Было ясно, что и тут мутил воду Кучук, но отец, уставший за прошлые годы, похудевший от новых забот, уже совсем седой, был так жалок, что Мариора не решалась спорить с ним.

Видеться с друзьями и молчать о том, что лежит на сердце, Мариора не могла; ослушаться отца, обидеть его — тоже. Поэтому она рада была страде, когда молодежь не собирается на вечерницы и нет даже времени забежать к соседу.