Дотянуться до моря - [27]

— Красно яичко к Христову дню, — не удержался от шпильки я. — Ты нужна была мне утром, но тебя не было. Но пришел на помощь план Б, так что скулить «I can get no satisfaction» мне, вроде бы, не с чего.

Английского Ива не знала, но смысл сказанного поняла.

— Что ты имеешь в виду? — тоном холоднее на пару десятков градусов спросила она. — План Б? Нашел мне замену? Интересно, в чьем лице? Уж не воспользовался ли моим опрометчивым разрешением?

О как! Похоже, все-таки минувшие события, а не мужнин звонок отравляющей существование иголкой сидели теперь в Ивиной душе. И конкретно — тот последний душеизливающий монолог в конце, который случился со всегда сдержанной Ивой под впечатлением случившегося, а еще больше — не случившегося сегодняшней ночью.

— Да нет, — улыбнулся я. — Я бы не посмел, даже если бы мне это принесли на подносе. На афише моего утреннего перформанса должен был бы стоять штемпель «Hand made».

Ива поняла, облегченно захохотала.

— О, да, когда припрет, рукоделие — это единственное спасение! — весело начала развивать тему она. — У самой мозоли на пальцах! Как хорошо, что наше удовлетворение всегда в наших собственных руках!

Еще смеясь, она приблизилась ко мне вплотную, и внезапно ее рука оказалась у меня в шортах. Еще секунда, и все мое мужское богатство забилось у нее в пальцах, как пойманный воробей в когтях у кошки. Короткое, но сильное сжатие, и разряд сладкой боли пронзил меня всего, заставив подогнуться колени.

— Но сейчас я хочу, чтобы все было в моих руках, — плотоядно прошептала Ива мне на ухо, не разжимая пальцев. — И хочу извиниться, что утром меня не было рядом. Через час у тебя в номере, окей?

Отказаться от такого настойчивого предложения было просто немыслимо. Еще минуту, испытывая сладкую дрожь в коленях, я смотрел вслед удаляющемуся от меня прекрасному кораблю, вздохнул, и поспешил к морю.

Боже, как же я люблю море! Почти идеально ровной зеркальной гладью оно лежало передо мной, манило в себя, подобное теплой мягкой постели для продрогшего с дальней зимней дороги путника, еле слышно шептало крошечным, игрушечным прибоем: «Привет, привет! Наконец-то!» Я зашел в воду по щиколотку, постоял с полминуты, наслаждаясь прохладными покалываниями мелкой гальки по коже стоп, потом глубоко вдохнул, побежал, вздымая брызги, как стартующий лебедь, и нырнул. Вода приняла меня, как своего, как нечто подобное, как часть себя. Я плыл в полуметре под поверхностью, сильно толкаясь руками и ногами, с открытыми глазами, только изредка моргая, когда средиземноморская соль уж слишком щипала. Серо-голубая толща воды была почти прозрачна, легко различались камни на дне, стайки мелких рыбешек разлетались у меня из-под рук. Я плыл, сколько хватило воздуха в легких, и вынырнул почти у самого буйка. Зонтичный берег с невысокой постройкой отеля над ним казался далеким, как Новый год в начале лета. Я ухватился за удобный выступ на боку буйка, закрыл глаза, подставил лицо солнцу и замер. Старое, давно забытое вернулось почти сразу.

Я помню море столько же, сколько себя. Когда года в четыре врачи обнаружили у меня какую-то фигню с легкими, их вывод был однозначен — Крым. Отец, не колеблясь, из головной редакции перевелся в тамошний корпункт, маме дали долгосрочный отпуск по уходу за ребенком, и в далеком шестьдесят седьмом из московских ранних октябрьских заморозков семья очутилась в благоухающей яблоками Евпаторийской жаре. Море я полюбил мгновенно. Маленьким постоянно тянул взрослых на пляж, не мог дождаться конца зимних пыльных бурь, уже на майские лез купаться, хотя даже мама не рисковала зайти дальше чем по колено в освежающую воду. Совершенно самостоятельно, барахтаясь рядом с мамиными ногами в мелком прибрежном прибое, вдруг поплыл.

Пойдя в школу, все каникулы с такими же пацанами проводил или на морском пляже, или на удивительных лиманах, где соленая до горечи вода не давала утонуть резиновым шлепанцам — о Мертвом море мы тогда даже не слыхали. Но каникул не хватало, и мы сбегали с уроков на пляж и после начала учебы. До поры такие эскапады сходили с рук, но один раз носок, в котором я «ховал» на время купания ключи от дома, затерялся в пляжном песке. Родители провели расследование, все всплыло. По этому поводу был первый в моей жизни серьезный разговор с отцом, и о море до следующих каникул пришлось забыть.

А потом почти одновременно произошли два события, разрушившие идиллию. Первое — хорошее: полностью прошла моя «фигня», а с ней отпала причина оставаться в Евпатории. Родители было засобирались снова в Москву, но успев прикипеть к новому месту, были полны сомнений по этому поводу. А потом умерла оставшаяся в Москве на хозяйстве бабушка, и отъезд стал неизбежен. Это было в августе, и в третий класс я должен был пойти уже в столице. Со мной вопрос, разумеется, не обсуждался, и было совершенно ясно, что мое мнение на решение никак не повлияло бы. Поэтому я, чувствуя, что меня отрывают от чего-то очень родного, тихо плакал в подушку, а мама, сочувствуя и немного не понимая, молча гладила меня по голове. Накануне отъезда я один пошел к морю — прощаться, и в заднем кармане моих шорт лежал целый гривенник, чтоб закинуть в море. Чтоб вернуться.