Достойное общество - [55]
До сих пор я использовал понятие коллективного представления в значении представления, разделяемого обществом, однако теперь уместно будет его уточнить. Проблема уничижительных коллективных представлений возникает и исчезает вместе с гегемонной культурой общества. Только гегемонная культура обладает властью принимать в общество или, наоборот, исторгать из него. Понятие гегемонной культуры употребляется в двух контекстах. В соответствии с одним из них культура группы, доминирующей в обществе, как раз и обладает властью решать, кого считать членом общества, а кого – нет. В этом случае в рамках одного и того же общества наряду с гегемонной культурой существуют культуры и других составляющих его групп, однако последние либо считаются менее значимыми, либо же вообще не берутся в расчет. Другое значение данного понятия предполагает наличие в обществе только одной культуры, однако ее черты определяются и контролируются доминирующей группой влияния. В данном случае я использую понятие коллективного представления в связке как раз с последним определением гегемонной культуры как общей культуры, находящейся под контролем и влиянием доминирующей в обществе группы.
Я утверждаю, что общество может считаться достойным, только если его гегемонной культуре не присущи уничижительные коллективные представления, активно и систематически используемые на институциональном уровне.
Здесь сразу возникает вопрос: если культура достойного общества ставит под запрет уничижительные коллективные представления, не приведет ли это к возникновению пуританского общества, где никому нельзя будет ни с кем ругаться, общества, в котором понятие о чистоте души подменяется понятием чистоты речи? Ведь если уж на то пошло, современное движение за «политкорректность», сторонники которого допускают лишь неоскорбительные «политкорректные» высказывания, есть не что иное, как светское проявление такого рода пуританизма.
Введение запрета на выражения уничижительного характера чревато созданием лицемерного общества, где всякий скрывает свои негативные и оскорбительные мнения об окружающих под маской показной респектабельности. Есть опасность, что люди в таком обществе будут вынуждены выражать свою злобу опосредованно. Что еще хуже, вместо того чтобы открыто выражать негативные эмоции, они станут заворачивать их в обертку сдержанной вежливости. Когда люди думают друг о друге в уничижительном ключе, безопаснее дать открытый выход накопившимся негативным мыслям, поскольку так легче с ними разобраться. Но даже оставив в стороне вопрос о том, что лучше – общество с достойной, но лицемерной культурой или общество, где унижение является нормой, но нет места лицемерию, мы по-прежнему остаемся перед лицом главной дилеммы, сводящейся к тому, стоит ли ограничивать общество в средствах выражения, чтобы никто в нем не мог стать жертвой унижения.
Я считаю, что в данном контексте разнесение дефиниций достойного общества и цивилизованного общества имеет прямой смысл (я также полагаю его близким по своей сути к еще одному, не менее важному отличию достойного общества как общества без дискриминации на институциональном уровне от цивилизованного общества как общества, в котором нет места личной дискриминации). Бесспорно, нужно соблюдать особую осторожность в попытках ограничения людей в свободе высказываний и использовании потенциально уничижительных или оскорбительных коллективных представлений, однако применительно к выражениям институционального уровня такая осторожность не требуется. К последней категории я отношу официальные сообщения, которые звучат из уст тех, кто говорит от имени общественных институтов. К числу таких ораторов принадлежат не только официальные представители, но также и ряд других работников этих институций, про которых с уверенностью можно сказать, что они выдают те или иные сообщения в порядке своих должностных обязанностей.
Помимо этого встречаются и пограничные случаи, когда не совсем понятно, выступает ли говорящий от своего имени или же от имени общественного института. Интересным в этом смысле примером, возникшим как результат общего тренда на политкорректность, служит неопределенный статус ремарок, звучащих из уст университетских преподавателей в студенческих кампусах. Следует ли относить их к высказываниям институционального или индивидуального характера? С одной стороны, преподаватели говорят в институциональной среде, находясь в ней в роли учителей, а значит, должны сообразовывать свои высказывания с институциональными ограничениями; с другой же стороны, данная конкретная институциональная среда наделяет их расширенным правом на свободу высказываний, а именно на академическую свободу. Как бы там ни было, сам принцип академической свободы предполагает, что преподаватели должны обладать по меньшей мере той же свободой выражения своих мнений, что и всякий член общества. Поэтому даже несмотря на то, что они занимают преподавательскую позицию в академической институции, их следует рассматривать как индивидов, а не как людей, говорящих от имени институции.
В монографии на социологическом и культурно-историческом материале раскрывается сущность гражданского общества и гражданственности как культурно и исторически обусловленных форм самоорганизации, способных выступать в качестве социального ресурса управляемости в обществе и средства поддержания социального порядка. Рассчитана на научных работников, занимающихся проблемами социологии и политологии, служащих органов государственного управления и всех интересующихся проблемами самоорганизации и самоуправления в обществе.
Перед Вами – сборник статей, посвящённых Русскому национальному движению – научное исследование, проведённое учёным, писателем, публицистом, социологом и политологом Александром Никитичем СЕВАСТЬЯНОВЫМ, выдвинувшимся за последние пятнадцать лет на роль главного выразителя и пропагандиста Русской национальной идеи. Для широкого круга читателей. НАУЧНОЕ ИЗДАНИЕ Рекомендовано для факультативного изучения студентам всех гуманитарных вузов Российской Федерации и стран СНГ.
Почему одни страны развиваются быстрее и успешнее, чем другие? Есть ли универсальная формула успеха, и если да, какие в ней переменные? Отвечая на эти вопросы, автор рассматривает историю человечества, начиная с отделения человека от животного стада и первых цивилизаций до наших дней, и выделяет из нее важные факты и закономерности.Четыре элемента отличали во все времена успешные общества от неуспешных: знания, их интеграция в общество, организация труда и обращение денег. Модель счастливого клевера – так называет автор эти четыре фактора – поможет вам по-новому взглянуть на историю, современную мировую экономику, технологии и будущее, а также оценить шансы на успех разных народов и стран.
Издание включает в себя материалы второй международной конференции «Этнические, протонациональные и национальные нарративы: формирование и репрезентация» (Санкт-Петербургский государственный университет, 24–26 февраля 2015 г.). Сборник посвящен многообразию нарративов и их инструментальным возможностям в различные периоды от Средних веков до Новейшего времени. Подобный широкий хронологический и географический охват обуславливается перспективой выявления универсальных сценариев конструирования и репрезентации нарративов.Для историков, политологов, социологов, филологов и культурологов, а также интересующихся проблемами этничности и национализма.
100 лет назад Шпенглер предсказывал закат Европы к началу XXI века. Это и происходит сейчас. Европейцев становится все меньше, в Париже арабов больше, чем коренных парижан. В России картина тоже безрадостная: падение культуры, ухудшение здоровья и снижение интеллекта у молодежи, рост наркомании, алкоголизма, распад семьи.Кто виноват и в чем причины социальной катастрофы? С чего начинается заболевание общества и в чем его первопричина? Как нам выжить и сохранить свой генофонд? Как поддержать величие русского народа и прийти к великому будущему? Как добиться процветания и счастья?На эти и многие другие важнейшие вопросы даст ответы книга, которую вы держите в руках.
Книга посвящена проблеме социального предвидения в связи с современной научно-технической революцией и идеологической борьбой по вопросам будущего человечества и цивилизации.
В своем последнем бестселлере Норберт Элиас на глазах завороженных читателей превращает фундаментальную науку в высокое искусство. Классик немецкой социологии изображает Моцарта не только музыкальным гением, но и человеком, вовлеченным в социальное взаимодействие в эпоху драматических перемен, причем человеком отнюдь не самым успешным. Элиас приземляет расхожие представления о творческом таланте Моцарта и показывает его с неожиданной стороны — как композитора, стремившегося контролировать свои страсти и занять достойное место в профессиональной иерархии.
Представление об «особом пути» может быть отнесено к одному из «вечных» и одновременно чисто «русских» сценариев национальной идентификации. В этом сборнике мы хотели бы развеять эту иллюзию, указав на относительно недавний генезис и интеллектуальную траекторию идиомы Sonderweg. Впервые публикуемые на русском языке тексты ведущих немецких и английских историков, изучавших историю довоенной Германии в перспективе нацистской катастрофы, открывают новые возможности продуктивного использования метафоры «особого пути» — в качестве основы для современной историографической методологии.
Для русской интеллектуальной истории «Философические письма» Петра Чаадаева и сама фигура автора имеют первостепенное значение. Официально объявленный умалишенным за свои идеи, Чаадаев пользуется репутацией одного из самых известных и востребованных отечественных философов, которого исследователи то объявляют отцом-основателем западничества с его критическим взглядом на настоящее и будущее России, то прочат славу пророка славянофильства с его верой в грядущее величие страны. Но что если взглянуть на эти тексты и самого Чаадаева иначе? Глубоко погружаясь в интеллектуальную жизнь 1830-х годов, М.
Книга посвящена истории русской эмоциональной культуры конца XVIII – начала XIX века: времени конкуренции двора, масонских лож и литературы за монополию на «символические образы чувств», которые образованный и европеизированный русский человек должен был воспроизводить в своем внутреннем обиходе. В фокусе исследования – история любви и смерти Андрея Ивановича Тургенева (1781–1803), автора исповедального дневника, одаренного поэта, своего рода «пилотного экземпляра» человека романтической эпохи, не сумевшего привести свою жизнь и свою личность в соответствие с образцами, на которых он был воспитан.