Достоверность характера - [14]

Когда же Рыбак подползет к Сотникову, между ни­ми произойдет такой разговор:

«— Патроны остались?

— Одна обойма,— глухо прохрипел Сотников.

— Если что, будем отбиваться.

— Не очень отобьешься.

Действительно, с двадцатью патронами не долго про­держишься, думал Рыбак, но другого выхода у них не оставалось. Не сдаваться же в конце концов в плен — придется драться».

Неужели и в этом эпизоде проглядывает будущее пре­дательство Рыбака?

К тому же если еще добавить, что Сотников хотел убить старосту, с которым потом судьба сведет его на ви­селице, а Рыбак воспротивится этому намерению, то и опять не все так просто сходится с «ответом».

Война испытывала человека на излом в разных на­правлениях. Если бы автор поставил точку в тот момент когда Сотников и Рыбак попадают в плен, вероятно, мно­гие бы отдали предпочтение Рыбаку, потому как до этого момента Рыбак более уверенно выдерживает испытания. В общем-то, и в плен они угодили не из-за Рыбака. Но вот наступили другие испытания, к которым Рыбак ока­зался неподготовленным и которые Сотников выдержал безукоризненно. Кто же такой Сотников?

Сотников — командир Красной Армии, мечтавший о подвигах, о славе. «Думалось, разразится война, и им бу­дут обеспечены блестящая победа, ордена, газетная сла­ва и все прочее, к чему они были вполне подготовле­ны и чего, безусловно, заслуживали. По крайней мере, больше других». В первые же дни войны все рухнуло, его, как ему казалось, непобедимая воинская часть была полностью разгромлена в неравном бою, а сам он оказался в плену. Сам Сотников дрался геройски, но позор раз­грома и плена подействовал на него угнетающе. К тому же война разжаловала его в рядовые. И не потому он не сменил свою пилотку на крестьянскую шапку, что у му­жика не было лишних шапок (ведь за продуктами они ходили не в сельпо и не на базу, а к тому же мужику, у которого и продукты были нелишними), а потому, что во­инская пилотка была для него не просто головным убо­ром. Сотников — офицер по всей своей натуре, и всякая «партизанщина» ему претила, а для Рыбака она была род­ной стихией.

Своей жестокостью Сотников, пожалуй, чем-то напоми­нает Бритвина, но в то же время отличается от него в главном. Многие, попав в положение Сотникова (тот же Бритвин), начинали искать виновных вокруг себя, Сотни­ков же прежде всего видит свою собственную вину. По­вторяем, в бою он дрался геройски, но это он считал эле­ментарным для себя долгом, так сказать, нормой поведе­ния. Но вот то, что он — командир Красной Армии — по­пал в плен, что его часть разгромлена,— это для него личный позор, и тут он для себя — самый строгий судья. Сотников угнетен, и тому есть много подтверждений, но он не раздавлен, поэтому он и находит в себе силы не склонить головы перед врагом, находит силы умереть, как говорится, смертию смерть поправ. И подвиг Сотникова вплетется своей ниточкой в тот нравственный закон вой­ны, который был выстрадан всем народом.

Тщетно искать прямые причины предательства Рыбака в индивидуальных чертах его характера или в каких-то глубоко скрытых намерениях. В первые месяцы войны он был ранен, попал в окружение, нашел приют в чужой крестьянской семье. «Казалось, все прежнее, для чего он жил и старался, рухнуло навсегда». А чуть оклемавшись, уже думал: «Москва не Корчевка, защитить ее, пожалуй, сыщется сила». Вскоре с такими же, как и он, окруженцами, Рыбак подался в лес. Перед смертью Сот­ников подумает: «Рыбак был неплохим партизаном...» И это правда, как правда и то, что скажет Сотников Рыбаку в камере.

«— Не бойся,— сказал он (Рыбак.— А. Л.).— Я тоже не лыком шитый.

Сотников засмеялся неестественно коротеньким сме­хом.

— Чудак! С кем ты вздумал тягаться?

— А вот увидишь!

— Это же машина! Или ты будешь служить ей, или она сотрет тебя в порошок! — задыхаясь, проси­пел он».

А потом Рыбак станет думать: «Действительно, фа­шизм — машина, подмявшая под свои колеса полмира, разве можно, стоя перед ней, размахивать голыми ру­ками? Может, куда разумнее будет подобраться со сто­роны и сунуть ей меж колес какую-нибудь рогатину». Ры­бак хорошо понимал, что перед ним машина, что она может убить, и видел свою задачу в том, чтобы остаться для нее неуязвимым. Но он не подозревал еще одного варианта: машина эта может не только убить, но и раз­давить, раздавить в человеке человека. Когда Рыбак это поймет и поймет, что раздавлен этой машиной, у не­го и появится намерение покончить жизнь самоубийст­вом.

Мы уже говорили, что война испытывала человека на излом в самых разных, порой в очень для него неожи­данных, направлениях. «Машина» сумела раздавить Ры­бака, и предал уже не прежний Рыбак, как не преж­ний Рыбак пришел и к мысли о самоубийстве... И судьба Рыбака куда глубже раскрывает масштабы тех испыта­ний, что выпали на долю людей в период войны, нежели это видится тем толкователям повести В. Быкова, которые до сих пор еще пользуются в своей практике отрабо­танными мерками. Нет, война уничтожала, разрушала не только материальные ценности, она разрушала или пыта­лась разрушить и самого человека, и здесь главный во­прос в том, насколько человек противостоял разрушитель­ной стихии войны. И совершенно прав А. Адамович, когда он пишет: «Нет, писатель не «ловит» Рыбака на чувствах, на мыслях, выдающих «будущего» предателя. Для теперешнего Быкова это было бы упрощением. Хотя определенная характеристика Рыбака в «неясном облег­чении», что товарищ мертв и незачем мучиться сомне­ниями, заключена. Но ведь такие «неясные побуждения», за которые не всегда можно осуждать человека, урав­новешиваются в Рыбаке вполне ясными и определенными поступками, характеризующими его как надежного (до поры) товарища, партизана».