Достоверность характера - [13]
«В то же мгновение раздался другой звук. Удару топора ответил пистолетный выстрел. Симурдэн выхватил из-за пояса один из своих пистолетов и в тот миг, когда голова Говэна покатилась в красную корзину, выстрелил себе в сердце».
Самоубийство Симурдэна — это искупительное самопожертвование. Долг революционера — превыше всего, но он не может отменить и другого долга. В этой последовательности и заключается нравственный закон эпохи, в своем высшем проявлении.
«Стой! выпала люлька с табаком; не хочу, чтобы и люлька досталась вражьим ляхам!» «И люлька...» А что же еще? А еще сыновья. Остап и Андрий. После их гибели Тарас искал успокоения в кровавой мести, в жестокости, но не нашел. Долг перед народом исполнен, а вот отцовский долг? Не в муках ли, как искупительном самопожертвовании, нашел Тарас так жадно искомое им утешение?
Абстрактны ли нравственные истины? Да, абстрактны, если они выводятся умозрительно. Пример тому — рассказ С. Моэма, в котором абстрактны не только нравственные истины, но и идеи гражданственности и патриотизма. Проблемы патриотизма, гражданственности, нравственности носят абстрактный характер до тех пор, пока они выводятся не из правды человеческого характера, рассматриваемого как результат духовного пути народа, а из отвлеченных, умозрительных положений, привносимых извне. И в этом отношении нравственные и гражданские искания Гоголя и Гюго никак нельзя назвать абстрактными. А вот у Моэма и нравственность, и гражданственность взаимообусловленно абстрактны.
5
Вероятно, от нравственных проблем, поставленных войной, можно было бы и отмахнуться, не принеси их оставшиеся в живых Ананьевы, Степки Толкачи, Сотниковы, Рыбаки и другие в мирную жизнь. Пусть потом эти проблемы решались по-другому и последующая жизнь присовокупила к ним новые, но поиск все равно шел в направлении нравственного закона, открытого в период войны.
Конечно, на поверхности жизни всегда видны лишь поступки, в период войны их совершалось великое множество, и за каждым их них лежал напряженнейший поиск нравственного выбора, пусть почти всегда короткий по времени, но от этого, вероятно, еще более интенсивный. Нет, Быков не просто «конструирует» ситуации и пропускает через них своих героев, он исследует философию подвига во всем ее жизненном многообразии, его не удовлетворяют не только однозначность характеров, но и однозначное прочтение человеческих поступков. Так, промелькнули, скажем, у него в повести «Круглянский мост» комбриг Преображенский, партизаны Ляхович и Шустик, и факты их поведения (а за каждым таким фактом лежала проблема нравственного выбора) становятся в дальнейшем для Быкова предметом художественного исследования. От Преображенского и Ляховича писатель пришел к Сотникову, от Шустика — к Рыбаку, а от Сотникова и Рыбака — к героям пьесы «Решение». Творческий процесс у Быкова носит непрерывный характер, у него одно произведение как бы логически вытекает из другого, ибо и в жизни решение той или иной нравственной проблемы не является уделом одного лица и не замыкается на одном лице, в том-то и дело, что важнейшие проблемы времени имеют множество индивидуальных решений, равнодействующая которых и определяет нравственный закон эпохи. Стало быть, этот закон в какой-то степени зависит от каждого, но в то же время он не равнозначен ничьей в отдельности нравственной воле.
У нас довольно широко распространено мнение, будто на войне всякий хороший человек становился очень хорошим, а всякий плохой — очень плохим. По этому рецепту и создаются иные произведения о войне, но беда не в том, что такие произведения создаются, а в том, что по существующим для них меркам порой измеряются достоинства произведений, отличающихся настоящей психологической глубиной и подлинными художественными достоинствами. Так, некоторые критики, по сути дела, не анализировали повесть «Сотников», а подгоняли ее под известный всем «ответ», искажая не только содержание характеров и идейно-нравственный смысл повести, но даже ее текст. Зная, например, что в финале произведения Сотников героически примет смерть, а Рыбак смалодушничает, делалось все, чтобы в каждом предшествующем финалу эпизоде узреть будущий подвиг Сотникова и предательство Рыбака.
В частности, в заслугу Сотникову ставилось и то, что он пошел на задание, будучи больным.
А вот что об этом говорится в тексте: «Кашляли, простуживались многие, но простуда не считалась в лесу болезнью. И когда там, у костра на болоте, командир вызвал его по фамилии, Сотников не подумал о болезни. А узнав, что предстоит сходить в село за продуктами, даже обрадовался, потому что все эти дни был голоден, к тому же привлекала возможность какой-нибудь час погреться в домашнем тепле».
В заслугу Сотникову ставилось и то, что он начал перестрелку в то время, как Рыбак бежал.
А в тексте на этот счет сказано: «Сотников не имел намерения начинать перестрелку — он просто упал на склоне, в голове закружилось, все вокруг поплыло, и он испугался, что уже не поднимется».
