Достоверность характера - [12]

Возьмем хотя бы такой компонент, как композиция. Вторая глава повести начинается фразой: «Срубив не­сколько ольховых жердей, Степка возвращался на кух­ню», а предпоследняя глава заканчивается фразой: «Степ­ку со связанными руками пригнал под автоматом Дани­ла». Между этими двумя фразами и укладывается все содержание повести. В первой же главе и последней показывается пребывание Степки на партизанской гаупт­вахте после того, как его «пригнал под автоматом Да­нила». По сути дела, первая и последняя главы — это одна, заключающая повествование, глава, разорванная на две части. Вообще-то, можно было, не меняя ни одного слова, упростить композицию, начав повествование прямо со второй главы, а первую главу объединить с по­следней. Но это было бы уже совсем другое произве­дение.

Упрости автор композицию, на первый план выдвину­лась бы событийная сторона повествования. При на­стоящей же композиции на первый план выдвигается именно проблема нравственного самосуда, и удивительно, как этого не заметил А. Адамович.

Предположим, что Степка промахнулся, а ссора замята. Назавтра Степка уходит на новое задание, и новые за­боты отодвигают в сторону возникшую накануне нравст­венную проблему. Постепенно острота ее снимается. Вооб­ще солдат или партизан не в состоянии был долго преда­ваться психоанализу по поводу какого-либо отдельного случая — слишком уж много их происходило. В. Бы­ков нашел очень достоверную жизненную ситуацию (от­сидка на гауптвахте), когда у героя есть не только основания, но, главное, время осмыслить происшедшее [9]. И Степка не просто вспоминает события вчерашнего дня, он ищет нравственного смысла в содеянном. Не находя универсального ответа, он казнится и уповает на внеш­ний суд.

Повесть тем и кончается:

«Комиссар разберется.

Не может того быть, чтобы не разобрался.

Пусть едет комиссар».

Нет, не собственная участь заботит Степку, иначе он принял бы примирительное предложение Бритвина. Его заботят муки нравственного пути: или путь Бритвина, или... надо искать свой собственный путь.

Введя композиционно всю событийную часть в скобки (первая и последняя главы) нравственного суда героя, ав­тор тем самым сделал последний смысловым стержнем всего повествования. Но так ли уж абстрактен этот нравственный суд?

Война никоим образом не поставила под сомнение идеи гражданственности и патриотизма, напротив, она их упрочила и наполнила еще большим содержанием, а вот что касается нравственных идей и проблем, то они, естественно, в период войны в значительной степени ос­ложнились.

К примеру, религиозный человек всегда считал убийст­во тяжким грехом, а человек нерелигиозный — тяжким преступлением против человечности, так что в этом вопро­се существовал универсальный нравственный закон, хотя в основе его, как мы видим, могли лежать даже проти­воположные мировоззренческие принципы [10]. Война же — это прежде всего санкционирование убийства. Разумеет­ся, речь идет только об уничтожении противника. Жизнь однако, сложнее общих положений. Одно дело стрелять по наступающей цепи, другое — снять часового. А пленный, безоружный или раненый враг, а дезертир, трус или про­сто запаниковавший человек... Или человек, который мо­жет тебя выдать, но это всего лишь твое предположе­ние... И можно ли стрелять по врагу без уверенности, что не уничтожишь заодно и своих? И еще сотни дру­гих ситуаций, а в каждом случае требуется личная нравст­венная санкция.

Пожалуй, ничто не вызывало у людей всегда такого осуждения, как братоубийство, отцеубийство или дето­убийство. Но иногда родительский или сыновний долг может вступить в конфликт, например, с гражданским долгом.

«— Аннет, что ты сделала?

— То, что велел мне долг. Я опустила его в ручей и держала под водой, пока он не умер...»

Героиня рассказа С. Моэма «Непокоренная» убивает ребенка, которого она родила от немца-насильника.

«Стой и не шевелись! Я тебя породил, я тебя и убью! — сказал Тарас и, отступивши шаг назад, снял с плеча ружье. Бледен, как полотно, был Андрий; видно бы­ло, как тихо шевелились уста его и как он произносил чье-то имя; но это не было имя отчизны, или матери, или братьев — это было имя прекрасной полячки. Тарас выст­релил».

Это всем хорошо известная сцена из повести Гого­ля «Тарас Бульба».

«— Подсудимый Говэн, мы рассмотрели ваше дело. От имени республики военный суд большинством двух го­лосов против одного... — Он приостановился, как будто за­тем, чтобы дать себе время подумать. Перед чем он коле­бался? Перед смертным приговором? Перед оправдани­ем? Все затаили дыхание. Он докончил: — ...приговарива­ет вас к смертной казни».

Это герой романа В. Гюго «Девяносто третий год» Симурдэн посылает на казнь своего питомца Говэна.

Во всех трех случаях долг гражданина берет верх над долгом: в одном случае — матери, в другом — отца, в тре­тьем — наставника. Но там, где у Гоголя и Гюго конф­ликт достигает своей кульминационной точки, у Моэма он снимается: Аннет сделала выбор. На этом писатель и закончил исследование как нравственной проблемы, так и характера своей героини.

У Гоголя и Гюго герои тоже сделали