Достопамятные деяния и изречения - [69]
7.3. Не знаю, может быть, любовь к сыну Октавия Бальба еще более живая и горячая. Занесенный триумвирами в проскрипционный список, он уже покинул свой дом через заднюю дверь и готов был спасаться бегством, которому ничто не препятствовало, как вдруг раздался ложный крик соседей о том, что сын его, оставшийся дома, убит. И он вернулся встретить смерть, от которой бежал, отдал себя в руки стражей и погиб. Без сомнения, мгновение неожиданного счастья, когда он увидел сына невредимым, он счел более ценным, нежели собственную жизнь. И сколько страдания было в глазах юноши, увидевшего, как его любимейший отец умирает за него!>[418]
Внешние примеры
Обратимся теперь к более приятным историям. Антиох, сын царя Селевка, был охвачен безграничной страстью к своей мачехе Стратонике. Сознавая нечестивость этой сжигавшей его страсти, он утаил рану нечестивого сердца с помощью благочестивого притворства. Различные страсти, бушевавшие внутри него, горячее желание и глубокий стыд довели его до истощения. Он уже лежал в постели, готовясь к смерти, близкие оплакивали его, отец в глубоком горе размышлял о смерти единственного сына и своей несчастной доле. Вся семья выглядела скорее простой, нежели царской. Но это облако страдания рассеял математик Лептин или, как полагают иные, врач Эразистрат. Сидя рядом с Антиохом, он стал наблюдать за ним и заметил, что когда входила Стратоника, тот краснел, дыхание прерывалось, а после ее ухода, наоборот, бледнел и начинал тяжело дышать. Более тщательное наблюдение открыло ему истину. Пока Стратоника входила и выходила, он держал юношу за запястье и по пульсу, который то учащался, то затухал, определил природу болезни и рассказал об этом Селевку. А тот, не колеблясь, уступил свою самую дорогую супругу сыну, видя в такой глубокой любви перст Фортуны и веря, что притворство в сокрытии стыда уже почти довело его до смерти. Представим себе этого царя, старого и любящего человека: сколько же преград пришлось одолеть отцовской нежности!>[419]
Селевк уступил свою жену, тогда как Ариобарзан отдал своему сыну все Каппадокийское царство на глазах Гнея Помпея. Царь пришел к нему в палатку, а тот пригласил его сесть в курульное кресло. Царь же заметил, что сын его занял место у углу для писцов, что явно не соответствовало его положению. Отец не мог вынести того, что его сын сидит ниже его самого, а потому встал с кресла, снял с себя диадему и возложил ее на голову сына, предложив ему занять место, которое он освободил. Юноша расплакался, весь задрожал, диадема соскользнула с него, и он не смог заставить себя даже подойти к новому месту. И это почти невероятно: тот, кто снял с себя царство, был счастлив, а тот, кому оно передавалось, напротив, несчастен. И не было бы конца этому спору, если бы не пришел на помощь отцовскому желанию авторитет Помпея. Он обратился к сыну как к царю, попросил его надеть диадему и убедил сесть в курульное кресло.>[420]
О суровости отцов по отношению к детям
8. Предисловие. Мягкость этих отцов подходит для комедии, а суровость следующих — для трагедии.
8.1. Луций Брут был равен по славе Ромулу: второй основал город Рим, первый — римскую свободу. Наделенный высочайшей властью, он велел заключить под стражу своих сыновей, высечь их розгами, привязать к столбу и обезглавить за то, что они пытались восстановить на троне Тарквиния, которого сам он изгнал. То есть он предпочел быть консулом, нежели отцом, и прожить бездетным, чем умалить общественное наказание.>[421]
8.2. Его примеру последовал Кассий. Сын его, народный трибун, первым предложил аграрный закон и разными путями привлек к себе симпатии людей. Когда он сложил с себя полномочия, его отец собрал на совет друзей и открыто обвинил сына в стремлении к царской власти. А далее приказал его высечь и казнить, имущество же его посвятил Церере.>[422]
8.3. В таком же положении Тит Манлий Торкват, человек редкостного достоинства, снискавший многие похвалы, опытный в гражданском праве и священнодействии понтифика, даже и не подумал о необходимости собирать совет родственников и друзей. Когда послы Македонии прибыли с жалобой на его сына, Деция Силана, который был тогда правителем этой провинции, он попросил отцов-сенаторов не принимать решение по этому делу, пока он сам не разберет тяжбу между македонянами и сыном. Затем он начал расследование при полном одобрении как со стороны этого почтенного сословия, так и со стороны жалобщиков. Сидя дома, он в течение двух суток выслушивал обе стороны, а на третьи сутки, после того как были представлены убедительнейшие свидетельства, вынес следующее заключение. «Я теперь убежден в том, что сын Силан брал взятки от наших союзников, а потому считаю его недостойным республики и моего дома и приказываю ему немедленно удалиться с моих глаз». Потрясенный ужасным приговором отца, Силан не смог больше взирать на свет и на следующую ночь повесился. Торкват таким образом сыграл роль строгого и религиозного судьи к удовлетворению всего общества. Македония получила отмщение. Строгость отца могла бы быть смягчена смертью раскаявшегося сына. Отец же совсем не принимал участия в подготовке к похоронам юноши, а в самый день погребения все свое внимание уделял тем, кто приходил к нему за советом. В атрии, где он заседал, находилась посмертная маска Торквата Империоза, известного своей исключительной жесткостью, и, как разумный человек, он все время помнил, что маски должны находиться в главной части дома, чтобы потомки могли не только прочесть о доблестях предков, но и следовать их примеру.
