Достоевский (и еврейский вопрос в России) - [12]

Он полагал, что именно община станет центром жизни освобожденных от рабства землепашцев. Продажа людей, как скот, разрушение семей, телесные наказания – все это порочно. Но все это должно уйти из жизни внизу по воле тех, кто наверху: царя и господ, душами владеющих. И если он допускал мысль о восстании, то не более как в полемическом задоре, в споре, не более.

Пройдет время, и Ф. М. не только признает, что подвергся справедливому наказанию за необдуманные случайные увлечения утопиями, – более того, он напишет: «Царь для народа не внешняя сила. Царь есть воплощение его самого, все его идеи, надежд и верований его…»

Пройдет тридцать лет, и в одном из диалогов на замечание собеседника, что с ними поступили несправедливо, ибо никаких противоправных действий они, в сущности, не совершили, Ф. М. резко возразит собеседнику со свойственной ему горячностью: «Нет, нет, справедливое. Нас бы осудил русский народ… И почему вы знаете – может быть, там, на верху, т. е. Самому Высшему, нужно было меня провести на каторгу, чтоб я там… узнал самое главное, без чего нельзя жить…»[15]

Но это все потом, много позже, когда, колеблясь между державными патриотами российскими и западниками, он все же будет отдавать предпочтенье своим, русской национальной идее. Пока же ему предстоит пережить самое страшное событие жизни. Событие, которое послужит материалом всего великого, что он создаст в русской литературе для народов России.

По делу кружка Петрашевского, как видно из доклада графа Орлова Николаю I, арестовано 34 заговорщика.[16] Ф. М. подвергся аресту вместе с братьями Михаилом и Андреем. Однако он взял всю вину на себя, и братья вскоре были освобождены. 29 апреля 1849 года все арестованные оказались в Петропавловской крепости, как все государственные преступники еще со времен Петра I.

По степени вовлеченности в заговор Ф. М. попал в группу самых опасных преступников. Эти оказались в казематах Алексеевского равелина. Здесь в мрачном каземате, в тягостном одиночестве Ф. М. сохраняет полное присутствие духа. Как только (по прошествии 2-х месяцев) им всем из группы особо опасных дали бумаги и разрешили писать, он пишет небольшой рассказ-новеллу «Маленький герой» и обстоятельное письмо брату.[17]

Самое интересное, что в письмах (от 23 июля и 18 августа) он сообщает брату, что работает над романом «Деньги». Согласитесь, что нужно обладать присутствием духа и изрядным мужеством, чтобы, сидя в каземате и ожидая сурового приговора, писать рассказы и замышлять романы.

11 июля 1849 года сидящий в камере крепости Ф. М. получает от брата (Михаила) письмо и вскоре пишет ответ (18 июля). «Я и не унываю; конечно, скучно и тошно, да что ж делать?.. Я времени даром не потерял, выдумал три повести и два романа…» Конечно, тут есть элемент бравады, но главное – беспримерная воля к жизни и мужество: «В человеке бездна тягучести и жизненности, и я, право, не думаю, чтоб было столько, а теперь узнал по опыту…» А ведь Ф. М. в полном неведении, что же будет дальше.

А дальше приговор – 8 лет тюрьмы и каторги. Правда, гуманный Николай I, самодержец российский, «отец» всех россиян и «помазанник» божий, смягчил наказание и скостил половину срока, однако приказал держать все в тайне. Возникает невольный вопрос, зачем гуманный акт держать в тайне. А в воспитательных целях. Шестерых «виноватых» везут на Семеновский плац, возводят на эшафот (помост) и имитируют казнь через расстрел. Ф. М. наблюдает, стоя на помосте, и ожидает очереди и участи. Какой? Троих ставят перед строем солдат, ломают над ними шпагу (гражданская казнь), привязывают к столбам, тут же священник с крестом, аудитор зачитывает им их грехи, на голову надевают мешки-капюшоны. Но в последнюю минуту казнь остановлена – вместо команды «пли» аудитор зачитывает милость великую государя-императора. Им разрешено пока жить. А ведь это и правда сказочный дар, божественный подарок: 4 года каторжной тюрьмы и далее солдатская служба. В 1876 году, по прошествии более четверти века, в своем «Дневнике писателя» Ф. М. напишет: «Знаете ли вы, что такое смертный страх? Кто не был близко у смерти, тому трудно понять это…» И там же в «Дневнике»: «…дело, за которое нас осудили, те мысли, те понятия, которые владели нашим духом, представлялись нам не требующими раскаяния, но даже чем-то нас очищающим, мученичеством…» Один из пунктов обвинения состоял в чтении и распространении этого запрещенного документа, в котором «говорится о гнусном русском духовенстве, о наличии на Руси огромной корпорации разных служебных воров и грабителей, о российской церкви, как поборнице неравенства…»

Достоевскому вменялось в вину участие в собраниях, на которых критиковались действия правительств, говорилось о необходимости отмены крепостной зависимости. Активно критиковались институты цензуры, которые подавляли малейший дух свободолюбия. Но главное обвинение – это чтение и распространение письма Белинского к Гоголю, «наполненного дерзкими выражениями против православной церкви и верховной власти. Второе обвинение – это присутствие при чтении «возмутительного сочинения» – Григорьева «Солдатская беседа». Заседание комиссии в последующем Ф. М. зеркально отобразил в поединке Раскольникова со следователем Порфирием, но это будет потом, через 10 лет, когда он будет на свободе.