Досье «72» - [34]

Хотя реакция писателей и не дошла до людских сердец, но она была занимательной. А вот выступление аграриев понравилось далеко не всем. Горящие автопокрышки на дороге, горы фруктов перед одной префектурой, куча навоза перед другой, короче, рутина. Санкционированная рутина с прибытием на места отрядов, вдохновленных благожелательным отношением и прибавкой к жалованью, обещанной их министром. По приказу Бро жандармы наградили аграриев несколькими ударами дубинок, арестовали пару-тройку заводил.

— В противном случае, — вынужден был объяснить Бро членам комитета, шокированным репрессиями за восемь дней до референдума, — если бы мы их не помяли, они посчитали бы, что победа не на их стороне и что их выступления никто не воспринимает всерьез. Посидят немного и вскоре вернутся по домам, им будет что рассказать, а народ успокоится: в стране воцарится порядок.

Порядок действительно царил. Несмотря на внешние проявления, на призывы к забастовке там и угрозы бунта сям. Комитет царил над страной, умело распуская подлинные и лживые слухи. За три дня до референдума! — было официально объявлено, что власти решили пойти навстречу женщинам. Срок дожития им продлили до семидесяти пяти лет! Правое дело женщин победило, они будут жить на три года дольше. Пустяк, но сердце замрет в момент, когда надо будет голосовать!

За два дня до референдума: хорошая новость и плохая новость. Извините, две хорошие новости, поправили люди, симпатизировавшие правой коалиции. Духовенство сможет избежать ножа. Иммигрантам придется выбирать: или они подчиняются республиканским законам и идут на свалку, как и другие, или не подчиняются, и тогда могут собирать свои манатки и выметаться из страны. Чартеров хватит на всех.

Радость кардинала Куайно при выходе из Матиньонского дворца останется самым волнующим моментом избирательной кампании. Он взял на себя инициативу пойти за новостями, выяснить, насколько благожелательно премьер-министр отнесся к просьбе Католической церкви. Облаченный в праздничные одеяния, с озабоченным выражением лица, он пробился сквозь толпу фотокорреспондентов… Эти переговоры были манной небесной для сентиментальной прессы: академики, священнослужители, адвокаты, военные, артисты, повара, пожарные, пилоты авиалиний, все они, одни красивее других, приходили защищать свои жизни. На обложках иллюстрированных журналов богатство соревновалось с воздержанием, галуны, награды, пурпур и ночь белых платьев восхищали публику, которая была рада увидеть богатство нарядов, в пристрастии к которым напрасно обвиняли соседей по ту сторону Ла-Манша. Почему же, вопрошал модный еженедельник «Плюс», эти прелести так долго держались под замком? Неужели только близость смерти смогла заставить нашу элиту стать такой кокетливой? И не является ли это проявлением той античной галльской традиции, основанной некогда Бландиной, когда та, после того как на арене в Лионе бык проткнул ее своим рогом, собрала последние силы, чтобы встать на ноги и привести в порядок прическу и одежду в то время, как, уточняет летописец, кровь и молоко слились в едином потоке.

Так вот, когда кардинал вновь предстал перед журналистами, он не позаботился о том, чтобы привести в порядок прическу и одеяния. Пребывая в веселом настроении, в сбившейся набок кардинальской шапочке на растрепанных волосах, в развевающихся на ветру одеяниях, явно старавшийся сдержаться от того, чтобы не запрыгать от радости, последним усилием воли оставаясь в рамках благопристойности, — ведь он только что узнал, что его братьям мусульманам, протестантам, евреям, буддистам и им подобным не стоит приходить плакаться, их не станут слушать, — он удержался от того, чтобы показать пальцами знак победы V. Раздираемый противоречивыми чувствами поспешно благословить тех, кого положено, исполняя свой долг, и проинформировать свою паству, он ограничился улыбкой, пробормотал псалом «Приветствую тебя, Мария» между двумя вопросами журналистов и сразу бросил Марию, чтобы подтвердить, что духовенство действительно добилось права жить. То есть он хотел сказать, что благодаря Господу они смогут продолжить возносить небу молитвы о своем ближнем и приносить моральное утешение, в котором этот ближний будет явно нуждаться… В конце концов, можно предположить, что Господь не шутит, что референдум не… благословляю вас, как и других женщин… да, да, и черное и белое духовенство, все… среди всех женщин и Иисусом… звонить в колокола? Об этом мы не подумали, а почему бы и нет? Нет, он думал обо всех тех, кто… он страдает за них, понимаете ли, Господь в своей милости всех их примет к себе, если референдум… молитесь за ваши души, несчастные грешники… Да, он в отчаянии, но ему пришлось на это пойти. У него много дел, он опаздывает.

Возбужденный больше, чем обычно, его преосвященство впорхнул в свой лимузин, потом выпрыгнул из него на секунду, чтобы дать собеседникам свое благословение, о котором пора было уже подумать сегодня и в час вашей, простите, нашей смерти и которое как две капли воды походило на последнее причастие.

15

Итак?.. Что итак? Как реагируют на все это люди? Молодые, пожилые, на улицах, на работе? За двое суток до голосования Кузен Макс был охвачен беспокойством. Его погружения в среду разночинцев «Регалти» не приносили ему успокоения. Конечно, посетители заведения только об этом и говорили, но тон их разговоров раздражал главу кабинета. У него складывалось впечатление, что люди — хотя всех их это касалось напрямую, даже самых молодых! — относились к этому делу как к шутке. Шутки завсегдатаев не вызывали у него улыбки. Что, папаша, немного сока? Весь зал покатывался при виде старика, к которому обращался какой-нибудь пьяница. Кроме Кузена Макса. Еще немного, и он был готов взобраться на стул и отчитать эту банду придурков, поскольку они и впрямь ничего не воспринимали всерьез. Даже свою близкую смерть. Это полное отсутствие критического отношения заставляло его опасаться самого худшего: они не проголосуют, как надо.