Дороги в горах - [73]

Бабах с трудом поднялся и начал ощупывать стены. Споткнувшись обо что-то, чуть не упал. Стены деревянные, с паклей в пазах — совсем такие, как у обыкновенных домов.

Ощупью Бабах добрался до гладкой, сбитой из досок двери. Обрадовался — выход есть. Навалился плечом — дверь не поддается. В двери узенькая щель. В нее пробивается несмелая полоса света. Бабах припал глазом к щели. Долго смотрел, а увидеть ничего не мог. Потом увидел… себя. Едет он, Бабах, на коне по улице, со знакомыми здоровается и о задранных волками овцах все время думает. Едет, чтобы рассказать Геннадию Васильевичу о беде. Поравнялся с чайной, проехал ее и остановился. Зашел. Купил поллитровку, выпил стакан, не закусывая, посидел и опять выпил. А потом еще покупали водки.

— У-у-у, — с зубовным скрежетом застонал Бабах и закрутил тяжелой головой.

Немного успокоясь, Бабах стал напрягать память, стараясь вспомнить, что было потом, после чайной. Но так и не вспомнил. Дальше была сплошная темнота, такая же темнота, как тут, в этой проклятой преисподней, или вчера ночью, когда волки зарезали овец…

Бабах опять припал к щели.

— Э, помогите! — закричал Бабах и ударил ногой в дверь.

— Ну что ты буянишь?

Звякнул запор, дверь открылась, и Бабах оказался лицом к лицу с Ковалевым.

— Здравствуй, Генадь Василич! — обрадовался Бабах.

— Здравствуй!

От того, как Ковалев сказал это слово и особенно как посмотрел, Бабаху стало страшно. Он попятился. А Ковалев все смотрел и укоряюще качал головой.

— Эх, Бабах, Бабах… Выходит, плохая на тебя надежда. Подвел… А я-то… Застегни хоть фуфайку! Выставил голое брюхо. Дошел…

Бабах глянул на себя и побледнел. Кто же так все порвал на нем? Видать, в чайной… Тоже, друзья…

— Ну, пойдем! Расскажи, как докатился до такой жизни. — Геннадий Васильевич направился в свой кабинет.

Бабах, опираясь о притолоку, переступил порог и поплелся вслед за председателем.

* * *

…Заседание правления артели затянулось. У Клавы рука устала писать протокол, а люди все говорили и говорили. Немало противоречивых суждений вызвал вопрос о строительной бригаде. Члены правления, все как один, соглашались, что строить надо. Надо закончить давно начатый телятник, построить коровник. Да и с жильем плохо. Но кто будет строить? Где людей брать?

— «Диких» не приглашайте, — в один голос заявили председателю члены правления. — Деньги сдерут, а не сделают. Одни убытки…

— Нет, зачем они нам, — согласился Ковалев. — Сами будем строить, своими силами. Бригада уже сколочена, и бригадир нашелся. Имел с ним вчера беседу. Знаете кто? Дед Обручев.

Все удивленно переглянулись. Кто не знал Обручева! Вечно тут живет. Лет под семьдесят, кряжистый, с широкой до пояса бородой. Дед не принимает участия в общественном труде. «Где уж, паря, старику работать? Наработался…» Кормился же старик заказами сельчан на столы, табуретки, рамы, бочонки и кадочки.

— Знатный мастер… Только как он согласился?

— Сам пришел. Никто его не приглашал. Но условия у него особенные: трудодни его не интересуют. Ему деньги нужны. Аккордная плата…

И тут поднялся такой шум, что Клава, растерявшись, не знала, что записывать в протокол.

— Чем он лучше «дикого»?

— Нет, это не дело!

— Ишь, ловкач! Глупее себя ищет…

— Колхозник он или не колхозник?

Выждав, когда стихнет шум, Геннадий Васильевич сказал:

— А мне кажется, с условиями деда можно согласиться. Да подождите вы! Вот какие горячие… Мы вчера же прикинули с бухгалтером. Получается, если дед будет работать за трудодни, то больше заработает. Он просто недооценивает трудодень. Пускай, мы не возражаем. Колхозу выгодно…

— Если так, то конечно…

Потом говорили о Бабахе. Его попросили рассказать, как все произошло. Бабах встал, но сказать ничего не сказал, только мял в руках шапку да так умоляюще смотрел на Геннадия Васильевича, что тому неудобно стало. Отвел в сторону глаза и спросил:

— Что ж молчишь, Бабах?

— Что говорить? Сам все знаешь, и он все знает. — Бабах кивнул на заведующего овцефермой, который выезжал на место происшествия, беседовал с Чмой.

— Расскажи, как овец проспал! — требовал Ковалев.

— Кто спал? Я опал? Совсем не спал. А кошары почему нет? Как его караулить такая ночь?

— Что с ним нянчиться! — сказал заведующий овцефермой. — Указать дорогу из колхоза, и все! Видишь, кошары нет… Нашел оправдание. А как другие под такими же навесами содержат овец? Не травят волкам…

Остальные члены правления молчали, но это молчание напоминало предгрозовое затишье. Волнуясь, Клава двинулась на стуле, окинула быстрым взглядом членов правления. Мрачные все… А Бабах низко опустил голову. Клава не видит его лица, но пальцы Бабаха усиленно мнут шапку. Вот сейчас, сию секунду скажут «исключить», и все…

— Товарищи!

Клава поспешно вскочила, цвет лица ее почти не отличался от красного сукна на столе Ковалева. Девушке хотелось сказать много. Сказать так, чтобы все поняли. Но сказала она всего несколько слов, да и то, как ей потом показалось, очень незначительных, даже глупых. — Товарищи! Да как же это, а? Так сразу? Разве можно? Ну выгоним, а потом что с ним?

— А ведь девка правильно говорит, — подал из угла голос Сенюш Белендин. — Как можно сразу? Сразу только хворост рубят. Волков развелось столько, палку брось — в волка попадешь. Они к сарлыкам подступались, только не вышло. Бить волков надо, всем бить.