Дороги в горах - [72]

Бабах, спотыкаясь, переступил порог и посмотрел на всех мутными осоловелыми глазами.

— Ругайте! — Он сорвал с головы и хлопнул себе под ноги шапку. — Гоните! Вот я…

Ковалев со строгим лицом подошел к чабану.

— Бабах, ты пьяный. Иди проспись, потом будем разговаривать.

— Кто пьяный? Я пьяный? Ага, я пьяный… Генадь Василич… — Лицо Бабаха некрасиво исказилось, из глаз потекли слезы. — Генадь Василич… Пропала овечка… Семнадцать пропало… И собака пропала… И я пропал… Все пропало… Кто виноват? Я виноват? А кошара нет — кто виноват?

— Бабах, иди проспись! — повторил Ковалев, повышая голос. — Поговорим после, когда трезвый будешь.

— Гоните? А я не пойду! Вот не пойду! — Бабах крючками непослушных пальцев зацепил за ворот рубаху и так дернул, что она разорвалась до пояса, обнажая темное тело. — Не пойду!

— Закройте его в кладовку. Пусть придет в себя, — обратился Ковалев к колхозникам.

— Закрыть? Кого закрыть?

Бабах угрожающе замахал руками, но двое молодых, дюжих мужчин быстро вытолкнули его в коридор.

— Пойдем! Хватит ерепениться…

Некоторое время все прислушивались, как, удаляясь, глохнет голос Бабаха, потом кто-то сказал:

— Приняли на свою голову. Выходит, Кузин правду говорил…

— Подождите, товарищи, с выводами. — Геннадий Васильевич пододвинул к себе бумаги. — Надо сначала разобраться, в чем дело.

* * *

Вечером, после дойки, Клава и Эркелей пришли в контору. В коридоре Эркелей, выскочив вперед, подбежала к двери председательского кабинета, осторожно приоткрыла ее.

— Там… Нахмурился, даже страшно. Заходи первой.

— Ох, Эркелей, никак ты не можешь без этого. — Клава открыла дверь.

За подругой, секунду помедлив, вошла в кабинет Эркелей. Здороваясь с председателем, жеманно улыбнулась.

— Присядьте, девушки, — сказал Геннадий Васильевич. — Сейчас я быстренько закончу, потом с вами.

Эркелей опустилась на диван, качнулась на нем и шепнула подруге:

— Ух, как мягко… Всю жизнь бы качалась. А Геннадий Васильевич заважничал. На ферме другим был.

Клава, не спуская с Ковалева глаз, отмахнулась. Но Эркелей не унималась.

— Хороший он… Правда, хороший?

А Ковалев тем временем писал, прибрасывал на счетах, опять писал. Потом сложил в стол бумаги и повернулся к девушкам.

— Вот какое дело, Клава. Давай-ка разберемся с надоями. Как они? Ведь теперь самое тяжелое время. Потом, когда выберемся на зеленую траву, надои пойдут в гору.

Клава вынула из кармана фуфайки вдвое сложенную синюю ученическую тетрадь.

— У меня, Геннадий Васильевич, все данные только по нашей группе, которая здесь. А в Тюргуне не знаю как… Сегодня мама туда поехала. Она расскажет…

Ковалев, взяв у Клавы тетрадь, начал неторопливо просматривать записи.

— Марфа Сидоровна, говоришь… Это хорошо, но не мешало бы и тебе побывать. С кем-нибудь из членов правления. Ты у нас самая грамотная. Там надо разобраться с надоями. Смотри. За прошлую декаду там меньше вашего надоили. Надо тебе обязательно съездить.

Клаве стало обидно за мать. Неужели она не может сделать этого?

— Да как же я поеду? — отчужденно опросила Клава. — У меня группа… Недоенными, что ли, оставить?

— Подменят. Да, как у тебя с институтом? Готовишься? Готовься. Мы напишем от колхоза отношение. Сегодня заседание правления. Поприсутствуй. Да и тебе не вредно побыть, — Ковалев с улыбкой обратился к Эркелей. — От серьезных дел, может, станешь немного серьезней.

— А я и так серьезная, — не задумываясь, отрезала Эркелей.

— Да что-то по тебе незаметно.

— А как вы заметите, если никогда на меня не смотрите?

Ковалев смущенно кашлянул.

— Ну девка, в карман за словом не лезет.

Эту словесную перепалку прервал, к радости Ковалева, приход Зины Балушевой.

— Можно, Геннадий Васильевич? Вы к нам не ходите, так я сама пришла. Вот семью привезли… Почему бы с женой не зайти?

— Спасибо, Зина. Это можно… Как-нибудь заглянем. — Ковалев старался по лицу Зины определить цель прихода. Волнуется женщина. Катю надо познакомить с Зиной. Это Кате будет полезно…

А Зина, присев на краешек стула, сказала:

— Дело у меня к вам, Геннадий Васильевич.

— Пожалуйста. Догадываюсь, что-нибудь для сада потребовалось? — шутливо предложил Ковалев.

— Нет, другое… — Зина достала из сумочки свернутый листок бумаги.

— С садиком, Геннадий Васильевич, все. Вот…

Ковалев развернул листок, прочитал его, удивленно посмотрел на Зину и опять прочитал.

— Плохо, что не все женщины такие. Значит, нашего полку прибывает? А Федор как же?

Зина пожала плечами.

— Не знаю. Одумается. Куда же ему деваться?

Глава тринадцатая

Очнувшись, Бабах никак не мог понять, где он. Темно и тихо. Неужели Чма правду говорила — есть злой Эрлик? Да и камы[13] всегда уверяли, что есть… Даже разговаривали с ним.

Завистник он, этот Эрлик. С зависти напустил на отару волков, а потом и самого Бабаха утащил к себе в преисподнюю. Не очень-то у него приятно, всегда ночь… Солнца больше уж не увидишь, да и неизвестно еще, как станет Эрлик кормить. Можно с голоду пропасть…

Бабах сидел, вернее, полулежал, опираясь спиной о стену. Голова свесилась на грудь, а под ладонями — пол, деревянный пол!.. Ну и хитер этот Эрлик! Даже в самой преисподней настлал пол, чтобы сырости не было.