Дороги в горах - [47]

…Клава стала наведываться на скотный двор. Ее тянуло повидаться с Эркелей, посмотреть на свою любимицу Ласточку, узнать, что нового на стоянках. Но за этими простыми причинами крылась еще одна, порожденная любопытством и настороженным чувством. Ей хотелось знать, как работает Ковалев, что он сделал такого, что не делала ее мать.

Вначале она не заметила никаких изменений. Все шло, как при матери. Правда, комнату побелили и по стенам развесили красочные плакаты. В них рассказывалось о правилах дойки коров, о том, как собирать шерсть-линьку, как приготовлять для скармливания грубые корма. Потом Клава узнала, что Ковалев организовал зоотехническую учебу. Эркелей с восхищением рассказывала, как хорошо он объясняет: «Все, все понятно». Слушая подругу, Клава с горечью думала: «Мама тоже говорила об учебе. Только сама она не могла. Ждала, когда я зоотехником стану. И о яслях все время беспокоилась. Но Григорий Степанович говорил, что нет плотников».

В один из выходных дней Клава, идя на ферму, издали заметила столпившихся в пригоне людей. Среди них девушка узнала Ковалева, Кузина, Чинчей и Эркелей. Что там случилось? Охваченная предчувствием недоброго, она ускорила шаги. Клава была совсем близко, когда из ворот пригона поспешно выскочила Эркелей. Клава окликнула ее, но та отмахнулась: дескать, не до тебя теперь. И Клава еще больше прибавила шагу. Она почти бежала. Еще из ворот девушка заметила лежавшую на снегу корову. Впереди стояли люди, корова была плохо видна, но по золотистой масти Клава сразу догадалась, что это Ласточка.

— Ой, что с ней?

Люди мельком оглянулись на девушку, но никто не проронил ни слова. Клава подошла ближе. Ласточка лежала, тяжело поводя боками, бессильно уткнув морду в грязный истоптанный снег.

— Кажется, отравление, — сказал Геннадий Васильевич.

— Мы не ветеринары, — буркнул Кузин. — Ветеринар и то не всегда определит. — Он помолчал и мрачно добавил: — Прирезать надо. Пропадет.

— Как это прирезать! — возмутилась Клава. — Да вы что, Григорий Степанович? Самая хорошая телка… Она симменталка, скоро отелится.

— Выходит, если симменталка, так пусть подыхает?

— А может, она поправится, — Клава склонилась над коровой, похлопала ее по холке, погладила: — Ласточка, что с тобой? Захворала?

Но корова была ко всему безучастной. Она даже ухом не повела, не приоткрыла мутные глаза.

Прошло еще несколько минут, и все тело Ласточки забилось в судорогах. Корова тяжело и жалобно стонала, а ноги выпрямлялись, становясь похожими на палки.

— Все ясно! — встрепенулся Геннадий Васильевич. — Отравление. Мы ее спасем.

— Спасете? — с недоверием протянул Кузин. — Чинчей, приготовь нож!

— Да подождите с ножом, Григорий Степанович, — сказал Ковалев. — Я говорю, что спасем! Надо парного молока. Чинчей… И угля древесного… — Ковалев обернулся к Клаве: — Раздобудь. Забеги в ближайшие дома. Там же истолки его в порошок. Поскорей только!

В пригон вбежала запыхавшаяся Эркелей.

— Ветеринар белковать уехал. Дедушка Сенюш дома. Сейчас приедет.

— Это хорошо. Старик понимает не меньше нашего ветеринара. — По голосу Кузина чувствовалось, что он решил отойти в сторону. Пусть делают, что хотят. В душе он, пожалуй, был не прочь, чтобы Ковалев оконфузился. Конечно, жаль, если телка подохнет, но зато спеси у Ковалева поубавится. А то куда тебе, все знает!

Пока Клава, бегая из дома в дом, искала древесный уголь и толкла его в порошок, приехал верхом Сенюш. Наскоро привязав к ограде коня, он валкой походкой прошел к корове. Все почтительно расступились.

— Эзен! — бросил старик, устремляя взгляд на Ласточку. — Чем кормили?

— Сеном, — ответил Геннадий Васильевич.

— Сеном, — кивнула Чинчей. — Вчера привезли.

Сенюш, ничего не говоря, пошел из пригона. За ним двинулись Ковалев, Чинчей, Кузин и все остальные. Сняв рукавицу, старик выхватил из кучи сена пучок, долго разглядывал его, выхватил другой.

— Курон! — убежденно сказал Сенюш… — Вот… Зеленые листочки… Шибко дурная трава.

— Ведь не одну кормили. Всем коровам давали, — заметил Кузин.

— Старая корова понимает. Она не кушает курон. А эта молодая, голодная… Вот и нахваталась. Парное молоко помогает. Угля подмешать. Пройдет. Только скорей. Плохо — стельная она. Как бы не скинула…

Клава засуетилась, радуясь надежде на выздоровление Ласточки и тому, что прав оказался Геннадий Васильевич, а не Кузин. Зарезать-то проще всего…

Ласточке вливали из бутылки составленное Сенюшем лекарство. Спустя полчаса глаза коровы заметно оживились. Она подобрала под себя ноги и стала изредка приподымать голову.

— Пройдет! — убежденно заявил Сенюш. — К вечеру поднимется.

Все ободрились и начали постепенно расходиться. Клава задержалась. Ее беспокоило, что Ласточка, долго лежа на снегу, простудится. Она набрала объедков и натолкала их под бока корове.

— Так-то лучше, теплее, — удовлетворенно сказала Клава.

Девушка вышла из пригона, потом вернулась и, вздрагивая от пробиравшего ее холода, долго еще наблюдала за любимицей.

В доме Клава застала Ковалева и Сенюша. С трубкой в зубах старик сидел около печки, в которой бурно гудело пламя. Наслаждаясь теплом, он, кажется, впал в приятную дремоту. Но как только Клава переступила порог, Сенюш открыл глаза, встряхнулся.