Дороги в горах - [49]

Принесли почту. Клава развернула «Комсомольскую правду», в глаза бросился крупный заголовок: «Молодежь — на фермы!» Под заголовком — портрет девушки. Пышноволосая, она весело смотрела на Клаву, будто на что-то подзадоривала. Клава прочитала ее выступление. Оказывается, девушка работала мастером на кондитерской фабрике, а теперь едет в колхоз, чтобы стать дояркой. Она писала:

«Я знаю, что первое время мне будет нелегко. Придется встретить немало трудностей и в работе, и в быту. Но трудности меня не пугают. Ведь долг молодежи, комсомольцев — быть в первых рядах строителей счастливой жизни, идти туда, где больше всего требуется кипучая энергия, молодые силы!»

Прикрыв ладонью глаза, Клава думала о том, что не известная ей Лара — решительная. Оставить, родных, город, квартиру… И все же решилась. А она, Клава, не может решиться, хотя чувствует, что не найдет своего места в конторе, не лежит у нее к этой работе душа.

Этот день показался Клаве неимоверно длинным. Один тягостный час сменялся другим, еще более тягостным. Весь день она просидела над бумагами, делая вид, что работает, а на самом деле ничегошеньки не сделала. Все так надоело, опротивело, глаза бы не глядели. Вот осталось каких-то пятнадцать минут, и никак не дождешься, когда они кончатся.

Потеряв терпение, Клава осторожно подошла к вешалке, оделась и, не прощаясь, как бы ненадолго, вышла. Улица, дома и окрестные горы, утопая в загустелых сумерках, стали бесформенными, черными. Привычно пробираясь извилистой тропинкой вдоль домов, Клава сначала слышала тугой скрип снега, голоса, а потом уже начинала различать силуэты прохожих.

Клава выбрилась на дорогу. От свежего морозного воздуха на душе стало спокойнее. «Почему я весь день не в себе? Сердце так болит. Ведь ничего особенного не случилось».

Дом стоял тихий, с черными до жути окнами, и у Клавы сразу пропало желание заходить в него. Немного подумав, она решила завернуть сначала к Балушевым, узнать новости и пригласить кого-нибудь к себе ночевать.

Мать Федора месила на столе тесто. Зина тут же толкла в чугуне картошку, от которой столбом валил пар, а Иринка, преследуя кошку, забралась под стол. Клава поздоровалась и, пройдя, присела на ящик.

— Раздевайся, — предложила Зина. — Скоро пирожки будут. Вот Федор придет…

— Его нет? — удивилась Клава. — И в конторе не было. Как ушел в райком, больше не приходил.

— Куда же он делся? — забеспокоилась Зина.

— Значит, дела, — заметила свекровь. — Придет.

Зина отодвинула от себя чугунок.

— Пойду-ка я…

— Куда ты пойдешь? — спросила ее свекровь. — Не хватало чего… Придет!

И действительно, вскоре хлопнула калитка.

— Идет! — Мать поставила на плиту сковородку с пирожками. Иринка, бросив кошку, выскочила на середину кухни и нетерпеливо уставилась на дверь. Как только она открылась и в черном проеме показался Федор, девочка метнулась к отцу, закричала:

— Папа! Папа! Что принес, папа?

Федор, сняв рукавицу, погладил дочку по голове.

— Новости, Ирочка, а больше ничего.

— Давай! — притопывая от нетерпения, дочка запустила ручонки в карман отца. — Хочу новости!

— Да подожди, дочка. Возможно, не понравятся?

— Понравятся! Понравятся!

— Не приставай, Ира! — прикрикнула на внучку бабушка. — Дай папе раздеться. Зина, в буфете, кажись, конфетки остались. За большим блюдом…

Когда Федор разделся, мать предложила:

— Ну, давай теперь новости.

— Да ничего особенного, — Федор повел глазами в сторону Клавы. Она поняла, что Федор стесняется при ней говорить, встала.

— Домой пойду.

— Да сиди! Куда же ты пойдешь! — сказала Зина. — Что дома-то делать?

— Сиди, — не очень энергично поддержал жену Федор. — В колхоз мне предлагают… Заведующим свинофермой. Это все Гвоздин предобрый устроил. Я знаю… Он свинью подложил. Ненавидит меня…

— А чего ты сердишься? — удивилась Зина. — Сам все время рвался из конторы. Вот и иди…

— Иди… Легко сказать…

— Смотри сам, где способней, — сказала мать.

— Это конечно… — буркнул Федор и взволнованно забегал по тесной кухне. — Тут надо подумать. Не так-то это просто. Со здоровьем у меня неважно.

Клава смотрела на Федора с недоумением. Что с ним? Он возмущался порядками на свиноферме, поссорился с Кузиным, жаловался в райисполком. В последние дни у него, кроме как о Пленуме, разговора не было. Читал книжку по организации животноводства, а контору все время проклинал. Да Федор ли это?

Внезапно пришел Ковалев.

— Тонкий нюх у тебя на пирожки. Снимай свою шубу, будь как дома. Без семьи-то плохо, — с напускной бойкостью тараторил Федор.

— Проходите в горницу, — предложила Зина.

— Меня ведь в райком вызывали, — сообщил Федор.

— Знаю.

— Уже? Я, конечно, подумаю. Животноводство — дело нужное… Но… Здоровье. Сердце у меня… Вот на месте Клавы я не колебался бы.

— А я не колеблюсь! — резко бросила девушка.

Соскочив с ящика, она вышла из дома.

— Ух, какая… Фыркнула… Сказать ничего нельзя…

Федор переводил растерянный взгляд с жены на Ковалева. Но Зина, потупясь, молчала, а Ковалев забарабанил пальцами по столу.

— Такая обстановка… — Он потянулся к подоконнику за шапкой. — Самое трудное время… В свинарнике два человека осталось. Потом все наладится… Будут люди. Уверен! А вот теперь…