Дороги в горах - [48]

— Как живешь, дочка? Ты разве на ферме работаешь?

— Нет, в конторе я… Просто так пришла.

Сенюш довольно кивнул, улыбнулся.

— В конторе хорошо… Всегда тепло и руки чистые. Помнишь, я говорил — в конторе работать станешь. По-моему вышло.

Клава хотела возразить: она вовсе не рада этому. Но ничего не сказала. Старика вряд ли убедишь, только нанесешь обиду.

Расспросив Клаву о Марфе Сидоровне, Сенюш исподволь повел разговор о сыне, многозначительно посматривая на девушку маленькими, упрятанными в морщины глазами…

— Колька в брата пошел, на механика учится. Все машины знать хочет.

— Да… Я слышала… У него склонность к технике. Способный… Геннадий Васильевич, сено-то из яслей убрать надо. Как бы остальные не отравились.

Ковалев встревоженно поднялся.

— А разве не убрали? Совсем забыл в этой канители. Конечно, надо убрать.

Ковалев поспешно вышел, громко хлопнул дверью, Сенюш пододвинул к себе табурет.

— Садись, Клава, погрейся…

Наедине старику хотелось поговорить с девушкой более определенно, выведать ее отношение к Кольке. Они, молодые, на телят похожи. Будут бегать, выбрыкивать, а друг к другу не подойдут.

— Садись, Клава, — повторил старик, хлопая ладонью по табурету.

Но девушка, угадав его намерения, уклончиво сказала:

— Спасибо, дедушка. Я уже отогрелась. Побегу.

— Будь здорова! — обронил Сенюш и, чмокая сухими губами, жадно затянулся трубкой.

Ковалев, увидев Клаву, задержался у крыльца:

— Хороший старик, а рассуждает странно. Сын учится на механика — он доволен, гордится… А вот девушка почему-то обязательно должна сидеть в конторе. Не понимаю… — Ковалев, задумчиво прищурясь, смотрел вдаль, туда, где заснеженные вершины гор сливались с пеленой облаков. — А не сказывается в таких рассуждениях прошлое алтайцев? Знаешь ведь, как они раньше относились к женщинам.

— Не знаю, что сказывается… Мама тоже так рассуждает. Она не алтайка…

— Мать — иное дело, понятно. Родители стремятся устроить своего ребенка лучше, счастливее. Стремление неплохое, только счастье зачастую понимают по-обывательски, с пренебрежением к физическому труду. Считают, что хорошую жизнь можно найти только с институтскими дипломами или в конторе. Это, пожалуй, идет от старого, когда интеллигенция жила в довольстве, а простой народ нужда колотила. Теперь рабочий и колхозник могут жить не хуже инженера или агронома… Все от самого зависит. А потом, дело не только в материальном обеспечении. Труд должен приносить удовлетворение, радость. Я, например, не чаял вырваться из конторы, а получал там куда больше.

— Как наш товаровед Балушев… Тоже ненавидит контору. Говорит, каждый человек должен найти такую работу, чтобы душа радовалась.

— Я и не думал, что Балушев такой. Интересно…

— Смотрите! Смотрите! Ушла!

Ковалев не сразу сообразил, о ком говорит Клава. Но, посмотрев на пригон, догадался: Ласточки на прежнем месте не было.

Ковалев и Клава зашли под навес. Ласточка стояла, прислонясь к стене. Колени у нее дрожали, но смотрела она бодро и даже попыталась приветствовать Клаву мычанием. Вышло не совсем ладно.

— Вот видишь… — взволнованно сказал Ковалев. — Спасли… И в каждом деле так… есть линия наименьшего сопротивления. Удобная, но вредная линия.

— Может, напоить ее надо?

— Можно попробовать, — согласился Геннадий Васильевич. — Только подогретой водой… Я скажу Чинчей, она сделает…

Ковалев сбоку, осторожно, будто невзначай, взглянул на Клаву. Ее смуглое лицо было бледно и неподвижно, точно застыло на морозе, а черные с косиной глаза рассеянно блуждали, ничего не замечая и ни на чем не задерживаясь.

— У матери была?

Вздрогнув, Клава посмотрела так, точно очнулась. Геннадий Васильевич повторил вопрос.

— Нет, не была еще. Как бы не опоздать!

Клава поспешно вышла из пригона, но вскоре замедлила шаги, а потом и вовсе остановилась. Казалось, скрип стылого снега под ногами мешал ей разобраться в вихре мыслей и впечатлений.

Геннадий Васильевич затронул своим разговором наболевшее, то, над чем она все последнее время много и мучительно думала. А решать надо теперь, иначе потом будешь метаться, как Федор. Где ее радость? Неужели на ферме, около Ласточки? Хорошо бы посоветоваться, открыть свою душу. Но с кем? Мать на все смотрит по-своему. Геннадия Васильевича она стесняется. Вот только Игорь… Он хороший, чуткий. Поймет… Скорей бы приезжал!

Глава одиннадцатая

Клава спросила по телефону, скоро ли выпишут мать. Татьяна Власьевна сказала, что полежит еще с недельку. А если подоспеет путевка, то ее сразу отправят на курорт. С опечаленным видом Клава повесила трубку, постояла и только направилась к своему столу, телефон дребезжаще зазвонил.

— Да… Балушев? — Клава посмотрела на Федора. — Здесь.

Федор, громыхнув стулом, быстро встал и взял из рук Клавы трубку.

— Я слушаю. Здравствуйте. Сейчас? Хорошо.

Федор не сложил, а скорее сгреб в ящик стола бумаги, надел свою куртку с косыми карманами и, снимая с полочки шапку, бросил, ни к кому не обращаясь:

— Я в райком… Вызывают.

Когда дверь за Балушевым закрылась, Лукичев, отрываясь от бумаг, хмыкнул:

— Рад стараться… Помчался.

«Что делать, если вызывают? Не идти, что ли?» — Клава холодно посмотрела на главного бухгалтера…