Дороги в горах - [51]

Григорий Степанович, проехав берегом, отыскивал полоску голубого, подпертого водой льда. Избочась в седле, он огляделся. До его слуха долетел негромкий, но уверенный, деловитый стук, а потом он уловил тонкий запах дыма. Кузин удовлетворенно хмыкнул и пустил коня. Тот, всхрапнув, ступил на лед осторожно, почти не сгибая ног в коленях.

Крупная лобастая собака, машисто выскочив из кустов, облаяла Григория Степановича. Будто не замечая ее, Кузин направил коня к низенькой избушке с плоской земляной крышей, на которой уныло торчал сухой бурьян. Он не успел еще спешиться, как из-за угла появился Бабах с рубанком в руке. Увидев председателя, он растерялся, побледнел.

— Здравствуй, Григорь Степаныч! — Бабах завел руку с рубанком за спину, потом зло цыкнул на все еще лаявшую собаку.

— Здорово! — буркнул Кузин.

Бабах шагнул вперед, намереваясь по правилам гостеприимства принять от председателя поводья, но тот, неловко ступая на одеревеневших ногах, сам повел коня к пригону из березовых жердей, на которых то там, то здесь белели маленькие клочья овечьей шерсти.

— Что мастеришь? — спросил Григорий Степанович, привязав коня и отпуская седельные подпруги.

— Так… Ничего не мастерим.

— Как же ничего? Я пока не ослеп и не оглох.

Кузин зашагал к избушке. Бабах, приотстав, следовал за ним.

За углом Григорий Степанович наткнулся на детскую качалку из золотистой лиственницы. У качалки еще не было боковин и дна, но уже сейчас было видно, что Бабах делает ее любовно, тщательно выстругивая и подгоняя каждую планочку.

— А говоришь, ничего… — Председатель придирчиво осмотрел качалку, потрогал ее. — Да…

Подняв глаза, он увидел Чму. Она шла со стороны ельника, с хрустом подминая кирзовыми сапогами сухую траву. Ее плоское лицо с розовой полоской шрама на правой скуле выражало тревогу. Еще издали она взглядом спросила мужа: «Что тут у вас?..» Бабах потупился, а Чма перевела беспокойный взгляд на председателя.

— А, Чма!.. — Григорий Степанович шагнул ей навстречу, подал руку. — Как живешь?

— Ничего, живем… хорошо. — Чма заправила под шапку с меховой оторочкой черные, блестящие пряди волос. — Вот ветки ломала… — и показала Григорию Степановичу ладони, все в липких смоляных пятнах.

— Ветки? Зачем они тебе потребовались? — Председатель постарался изобразить на лице приветливую улыбку.

Бабах, стегнул жену предостерегающим взглядом.

— Вижу, какие-то тайны завелись. Не доверяете?.. — Кузин недовольно скривил губы.

— Э, зачем так говоришь, Григорь Степаныч? — подаваясь вперед, с обидой сказал Бабах. — Камень за пазуху не прячем. Ветки для овечек. Хорошо кушают. Геннадий Василии говорит — посмотри совхозе. Там всю зиму кормят. Я ходил туда.

— Хорошо… — перебила мужа Чма. — Ягнята здоровые, поноса нет. Всего четыре пропало. Сам погляди.

— Самовольничаете, — мрачно заключил Григорий Степанович. — А если бы падеж случился? Кто в ответе? Геннадий Васильевич?

— Зачем? Я совхоз ходил. Там давно овечки кушают ветки. Не подохли…

— Совхоз, совхоз… — проворчал председатель. — Пошли к отаре.

Стадо паслось за молодым ельником, на пологом пригретом солнцем склоне. Увидев подходивших людей, овцы неторопливо двинулись вниз, где между кустами поблескивал лед речки. Белоснежные ягнята, резвясь, подскакивали, точно резиновые.

Войдя в стадо, Григорий Степанович некоторое время молча присматривался к овцам. — Что у той с глазом?

— Гноится… — сказала Чма.

— Так промыть надо.

— Промывали.

— Еще надо… Ждете, пока окосеет?

Григорий Степанович ловким и неожиданным броском поймал овцу за заднюю ногу. Прощупал ей ребра, потом раздвинул руно, обнажив густые бело-золотистые волокна. Отделив на ладонь прядь, он старался найти на тончайших волокнах перехваты, которые образуются при плохом кормлении.

— Справный овечка. Все справный, — сказал Бабах.

— Вижу… Что ты мне нахваливаешь, как на базаре?

Отпустив овцу, Григорий Степанович по укоренившейся привычке отвернул полу полушубка, тщательно вытер о шерсть руки. Потом, не спуская с Чмы строгого взгляда, кивнул на Бабаха:

— Пьет?

— Он?.. — на желтоватом скуластом лице Чмы выступили багровые пятна. — Нет, не пьет. Пить станет — жить не будем. Так договорились.

— И вдобавок из колхоза выгоним. Пьяницы мне не нужны. Вот так… — заключил Григорий Степанович и совсем некстати усмехнулся: — Чай-то есть?

— Конечно, — встрепенулась Чма. — Чай всегда горячий.

Подойдя к избушке, Кузин задержался около качалки.

— Значит, готовите? Ну что ж, хорошо, — сказал он и вспомнил Васятку. — Живите…

Бабах и Чма, смущенные, заулыбались. А Кузин тем временем думал: «И как я сам не догадался насчет веток. Конечно, польза. Корм сухой… Да, грамота — большое дело. С ней бы и я не таким был. Надо всем чабанам сказать, чтобы ветками подкармливали. Ушлый этот Геннадий Васильевич. И когда успел заметить?.. Я не меньше его бывал в совхозе».

…На пути домой Григорий Степанович встретился с Гвоздиным. Проворный «газик» с брезентовым верхом бесшумно выкатился на повороте из леса. От неожиданности конь испуганно вскинул голову, метнулся на обочину дороги, чуть не выбив из седла всадника, погруженного в неясные, но тягостные думы. Припадая к луке и схватываясь за отпущенные поводья, Григорий Степанович бросил исподлобья злой взгляд на автомашину, которая, чуть проскочив, враз остановилась. Распахнулась дверка, и Гвоздин направился к Кузину.