Дороги в горах - [53]

— Ниоткуда не узнал… Домой вот собрался…

— Домой! И охота тебе по такому морозу? — Аркадий запахнул пальто, попробовал отыскать скрюченными пальцами пуговицы, но вместо них висели только хвостики ниточек. — На несколько дней. Была нужда. Здесь-то лучше отдохнем. Тебе ведь еще машиной много ехать?

— Около трехсот километров… — Игорь понял, что у него давно пропало желание ехать, только он не хотел признаться себе в этом. Но, стараясь бодриться, он сказал:

— Ничего, съезжу. Надо побывать…

— Да брось! Зачем это нужно? На каток не ходишь? Там у меня знакомая. Такая высокая, черненькая, в зеленой шапочке… Не встречал? Пальчики оближешь.

— Не хожу на каток.

— Ничего, вместе сходим. А какая у нее подруга! Закачаешься… Подожди, какого черта мы стоим? Ждем, когда в сосульки превратимся? Зайдем в ресторан. Ты не думай, что я уговариваю тебя остаться. Дело хозяйское. Смотри… Только погреемся.

Игорь почувствовал, что после жаркого душного зала опять промерз до костей. Опять начали деревенеть пальцы, и он послушно последовал за Аркадием, который очень ловко сумел занять столик и, потирая довольно руки, взялся за меню.

— Сейчас мы… Коньячку хочешь? По стопочке? Стипешку получаешь? Счастливчик. У вас не институт, а какой-то собес, дом отдыха. За тройки стипендию платят. В пору к вам перебраться, — тараторил Аркадий, то и дело посматривая на официантку.

От тепла и коньяка Игорь быстро расслаб. Облокотись на стол, он лениво ковырял вилкой винегрет. Мысли тоже были ленивыми. Наблюдая исподлобья, как жадно насыщается Аркадий, Игорь думал, что не надо было выходить из зала. Тогда он не встретил бы Аркадия и определенно уехал. А теперь, пожалуй, не уедет. Да и смысла нет — на несколько дней. Клаве он напишет. А вот Олег укатил. Сдал первым и помчался на вокзал. Откуда такая прыть? Хотя чего равнять? Олег спешит заготовить старикам дров, сена привезти. «А мои ни в сене, ни в дровах не нуждаются». — Игорь рассмеялся и бросил на стол вилку.

— Заказывай еще коньяку!

Глава третья

«Сама… Ой, справлюсь ли?» — в беспокойстве Клава не заметила, как миновала село. Когда последняя, до крыши заваленная снегом избенка бесследно утонула в темноте, ей вдруг стало страшно. Она приостановилась, чувствуя, как отдаются в висках учащенные толчки сердца. Кругом ни звука, ни скрипа, ни огонька… Хоть бы собака гавкнула. Ночь, непроглядная, промерзлая, и она, Клава, один на один… Как слепая… Только пригнувшись можно различить чернеющий слева кустарник. Это здесь в прошлом году волки задрали теленка. Уж не вернуться ли? А как же дойка? А потом, все ходят, все доярки… Не боятся, наверное? Хотя, возможно, и боятся, но ходят, потому что надо. Значит, и ей надо идти.

И она пошла, стараясь смотреть только вперед, на дорогу, и не думать об этом черном кустарнике, в котором, может, притаились волки. Чтобы ободрить себя, Клава кашлянула, потом вполголоса запела. Пела хрипло, первое, что пришло на ум. Вскоре сверкнул золотой искрой огонек дежурки. «Вот и дошла… — Клава оборвала песню и облегченно вздохнула. — Надо договориться с Эркелей — ходить вместе».

Как только девушка открыла обросшую куржаком дверь, морозный воздух седыми, похожими на дым клубами ворвался в тепло. Сидевшая около печки с трубкой во рту Чинчей глянула через плечо на Клаву.

— Шибко холодно?

— Да ничего… — Клава сняла варежки и принялась растирать настывшие щеки. Пламя в лампе то и дело вытягивалось, точно намеревалось выскочить из обколотого, закопченного стекла, отчего на потолке и стенах дрожали тени. И невольно казалось, что дрожит весь дом. Зато в печке огонь с веселым гулом беспощадно расправлялся с дровами, накаляя до красноты плиту.

— Такой мороз плохо доить, — бесстрастно, как о чем-то постороннем, сказала Чинчей, не отрывая взгляда от бушевавшего пламени.

Клава, подступая к плите, заглянула в стоявшие на лавке ведра.

— Подоим. Вот только воды надо нагреть. Я принесу. Отогреюсь немного и принесу.

— Прорубь теперь замерзла. Потом принесем, когда светло будет. Ковалев по такому морозу рано не придет.

— Так разве мы для Ковалева все делаем? Интересно!..

Чинчей, будто не слыша Клавы, продолжала с бесстрастным видом сосать трубку.

Зашла Эркелей, села на табурет около плиты, устало откинулась к стене.

— Ох, и спать хочется! Несчастные мы… Вставай каждый день ни свет ни заря.

Аппетитно зевнув, она смежила веки.

Клава, сдерживая раздражение, схватила ведра и вышла, нащупала за дверью пешню.

Когда она поставила на плиту полные ведра, в которых поблескивали ребристые осколки льдинок, Чинчей выбила о пристенок потухшую трубку:

— Пойдемте корм давать.

Эркелей лениво приоткрыла глаза:

— Да подождите вы. Успеем… Подремать не дадут.

— Эркелей, ну и лентяйка ты! — укорила подругу Клава. — Пошли! Коровы голодные.

…Над вершинами гор темноту точно разбавили молоком. В долине тоже заметно посветлело, проступили расплывчатые силуэты строений, деревьев. В селе засветились огни. Коровы жалко ежились, выгибая заиндевелые спины. Увидев доярок, они забеспокоились, некоторые протяжно замычали, а Ласточка, вынырнув из темного угла навеса, смело пошла навстречу Клаве.