Дороги в горах - [45]

— Пойдем, — согласилась Клава.

Позади послышалось призывное мычание. Ласточка, вытянув шею, смотрела на Клаву с укором, точно хотела сказать: «Зачем ты уходишь?»

Эркелей привела подругу в большой приземистый сарай. Сообщила со смешной важностью на лице.

— Мы телят выращиваем в неотапливаемом помещении. Смотри…

Привыкнув к полумраку, Клава увидела клетки. В них на толстой подстилке лежали телята с накрытыми мешковиной спинами.

— Хорошие? Нравятся тебе? — тормошила подругу Эркелей.

— Справные телята, — согласилась Клава.

Похлопывая их по курчавым лобикам, Эркелей переходила от клетки к клетке. Внезапно лицо ее омрачилось, губы скорбно перекосились.

— Этот уже пять дней хворает. Ветеринар давал лекарство — не помогает. Я знаю… Бабушка говорила… — Эркелей, взяв Клаву за ворот жакета, таинственно зашептала: — Все проделки Эрлика. Злой, не хочет, чтобы у меня были хорошие телята. Клава, ты помоги мне, дорогая. Надо обмануть Эрлика. Давай выпустим телят на прогулку. Ты погонишь четырех в одну сторону, а я в другую. Эрлик запутается, потеряет след. Обязательно потеряет!

Эркелей говорила убежденно, горячо дыша в щеку подруге. Клава громко рассмеялась.

— Эркелей, как тебе не стыдно? Ты же комсомолка!

Эркелей вспыхнула, смущенно забормотала:

— Я нисколечко не верю… Но ведь попробовать можно. Беды нет. Все равно, телят гоняю на прогулку.

— Ой, уморила!.. До чего же ты смешная.

Черные узкие глаза Эркелей наполнились слезами.

— Клава, ты никому не говори, а то все смеяться станут.

— Хорошо, не скажу. Только глупостями голову больше не забивай. — Клава вышла из сарая. Вслед шла недовольная Эркелей.

Холодное, будто остывшее солнце, утопая в белесой мути, поспешно спускалось за гору. В ущельях уже сгущались сумерки, окутывали лес, плыли в долину. Заметно крепчал мороз. В стылой тишине совсем близко, по-особенному бодро тяпал топор, его перебивал молоток.

— У вас, что ли, плотничают?

— У нас. Ясли делают. — Эркелей оживилась: — Геннадий Васильевич сам плотничает, а Бабах помогает. Знаешь Бабаха? Да знаешь, конечно! Пьяный все время шатался по селу. А теперь не пьет. С самого утра приходит к нам и сидит. Трубку курит да с Геннадием Васильевичем разговаривает. Ходит за ним, как теленок. Сегодня ясли помогает делать. Не колхозник, а работает. — Эркелей вздрогнула. — Я замерзла… Пойдем погреемся.

— Да мне домой, кажется, пора.

— Пойдем. Надоест еще дома одной.

— Это правда, — согласилась Клава, наблюдая за дымком. Он пушистым столбом поднимался из трубы дома, заманчиво напоминая о тепле.

Они подошли к покосившемуся крыльцу. В это время из-за угла вышел. Ковалев. Увидев его, Эркелей смущенно прикрыла рукавицей лицо, хихикнула. Клава, взглянув на Ковалева, почувствовала, что где-то видела его. Где? А Ковалев будто запнулся, снял с рукава полушубка стружку.

— Я вас где-то видел.

— Я тоже… — несмело сказала Клава, — но не вспомню.

— Вспомнил! — обрадовался Геннадий Васильевич. — В поезде!

— Ой, правда!..

— Спасителя своего забыла. Ай-ай-ай, нехорошо. — Ковалев, усмехаясь, укоризненно покачал головой. Девушка упорно смотрела на носки своих пимов.

— Бы, кажется, ехали тогда поступать в институт? Что же?

— Не прошла по конкурсу. — Клава, обойдя подругу, поднялась на крыльцо.

— Вон как получилось, — Геннадий Васильевич запахнул полушубок. — Теперь сидите дома?

На смуглых щеках Клавы проступил румянец.

— Почему так думаете?

— Потому что многие так делают. Сидят… Ждут, как говорится, у моря погоды.

— Я работаю в райпотребооюзе.

— Клава — Марфы Сидоровны дочь, — объяснила Эркелей.

— Дочка Марфы Сидоровны? Вот не знал! Давно собираюсь побывать у нее, да все время никак не выкрою. Как она себя чувствует?

— Спасибо, — смягчилась Клава. — Как будто немного получше стало. Проведайте. Мама обрадуется. Она в третьей палате.

— Я тоже проведаю, — сказала Эркелей.

Девушки вошли в дом. В большой квадратной комнате с неровным затоптанным дочерна полом и закопченными стенами было тихо. Ржавый, похожий на старинный пятак, маятник поспешно метался из стороны в сторону, бросая тиканье в устоявшуюся тишину. Эркелей сдернула рукавицы, протянула над плитой ладони с негнущимися пальцами.

— Разошлись все. Иди, грейся!

Клава тоже протянула к плите руки.

— Понравился наш заведующий? — с лукавыми искорками в глазах спросила Эркелей.

Клава нахмурилась:

— Ты какая-то восторженная и непостоянная. Просто удивительно! Тогда на стойбище шофер агитбригады у тебя с языка не сходил. Раз увидела и обмерла… Нельзя так! А теперь с заведующего глаз не спускаешь. Даже неудобно. Он же в два раза старше тебя, семейный, конечно… Забиваешь попусту голову, как Эрликом.

Эркелей, обиженно надув губы, подумала, что с Клавой, оказывается, нельзя откровенничать. Ей нравится Геннадий Васильевич, и нет ей никакого дела до того, что он в два раза старше и женатый. А Клава говорит так потому, что сама, похоже, влюбилась в Геннадия Васильевича. Еще там, в поезде, когда ездила в город.

— Чем думать о пустяках, лучше бы прибрали в комнате. Смотреть противно. Новый заведующий скажет, неряхи какие-то.

Эркелей улыбнулась, довольная, что разговор уходит от неприятной для нее темы. Да и обижаться она долго не умела, особенно на Клаву.