Дороги в горах - [42]

— Вот, выходит, и не понимаешь, если так говоришь, — сказал Кузин.

Он изо всех сил старался сдержать раздражение, но не смог. Мысль о том, что какой-то горожанин, изучив по книгам сельское хозяйство, пытается поучать, взорвала Григория Степановича. Он выпрямился и, целясь в Ковалева холодным взглядом, начал рассчитанно бить тяжелыми словами:

— У нас на каждого трудоспособного колхозника приходится больше ста голов скота. Да, больше ста. Вот и организуй, повышай продуктивность. Средства теперь есть, рад бы построить коровник, кошары, но кто будет строить? Вон телятник затеяли, два года пурхаемся, а конца не видать. Нет людей, хоть плачь. Десятилетку окончил, уехал учиться, считай, дело с концом, не вернется в колхоз. В армию призвали — тоже пропал для колхоза.

— Бесплатно работать мало, конечно, охотников найдется, — заметил Геннадий Васильевич.

— В этом-то и дело… Я пришел к разбитому корыту. А теперь все-таки хозяйство… Двадцать домиков на стоянках построили, кое-что подремонтировали, сеять понемногу начали, сено косить. — Кузин покосился на приоткрывшуюся дверь: — Кто там? Ты, Бабах? Заходи.

Коренастый алтаец средних лет несмело переступил порог, стянул с головы шапку.

— Что скажешь? В сельпо, что ли, работаешь?

— В сельпо малость работал, а теперь не работаю, — алтаец, подступая к столу, широко и радостно улыбался. — Григорь Степаныч, принимай в колхоз. Чабаном буду…

Председатель хмыкнул, отвел в сторону глаза.

— Ишь ты, опять на баранину потянуло. Закуска неплохая. Нет, Бабах, не нужен ты мне.

Алтаец продолжал еще улыбаться, а брови его поднялись, глаза расширились.

— Почему так говоришь, Григорь Степаныч?

— Сам знаешь, почему… Воспитывать тебя еще надо — пьешь без просыпу.

— Эх, Григорь Степаныч… Пьешь… Пьешь… Вот тут, — он ткнул кулаком в грудь, — больно. Ой, как больно… — Голос у Бабаха дрогнул. Он повернулся и чуть не бегом выскочил из кабинета.

— Колхозник тоже нашелся… — бросил в сторону Геннадия Васильевича Кузин. — В тюрьме сидел, а теперь пьянствует. Когда я принял колхоз, вот таких тружеников человек пятнадцать было. Свита старого председателя, собутыльники… Насилу избавился от них. Несколько человек и сейчас еще треплются, как конский хвост на ветру.

— Возможно, Бабах изменился? — Геннадий Васильевич встал. Ему захотелось непременно поговорить с алтайцем. Он поспешно вышел из кабинета.

Бабах стоял около похожий на бум коновязи. Заметив на крыльце Геннадия Васильевича, он отвернулся, неторопливо зашагал вдоль улицы.

— Бабах, подожди! — крикнул Ковалев.

Бабах, не оборачиваясь, нехотя замедлил шаг. Ковалев нагнал его, и они некоторое время шли молча.

— Куда идешь? — спросил Геннадий Васильевич.

— Куда глаза глядят. Денег нет, а то бы пьяным напился.

— Какой интерес?

Бабах, не поворачиваясь, метнул в Ковалева злой взгляд.

— Когда человек места своего не найдет, что он должен делать, а?

— Искать это место. И не пить, конечно… Какой толк от этого?

— Э, хорошо говорить…

— За что в тюрьме-то сидел? Рассказывай. Возможно, и помогу.

Бабах начал рассказывать сначала неохотно, скупо, потом разоткровенничался. Когда-то уже давно, Бабах украл в колхозе барана. Его осудили. Пока отбывал срок, сынишка умер, а жена вышла замуж за другого. Бабах потерял от горя голову, запил. Он понимал, что поступает не так, что надо расстаться с водкой, взяться за дело, но не хватало сил. Бабах скитался по селу, подряжаясь на случайные работы, заработанное сразу пропивал. Хорошая женщина пожалела его. Она чабан, живет за пятнадцать километров отсюда, на стойбище. Бабах должен вступить в колхоз и переехать к ней. Он хочет жить по-новому, как все люди. Ему сына надо, а если дочка будет — тоже хорошо. Бабах станет много работать, чтобы в семье все были сыты и довольны.

Рассказ о простой, но нескладной жизни алтайца взволновал Ковалева. Искренность намерений Бабаха не вызывала сомнений. Бабах, конечно, всей душой стремится исправиться. Но его надо поддержать, иначе он опять свихнется. Непременно свихнется. Хорошо бы поговорить с женщиной, на которой Бабах хочет жениться. От нее многое зависит. Но в первую очередь надо поговорить с Кузиным. Нельзя так к людям относиться.

— Не горюй! — Геннадий Васильевич хлопнул Бабаха по плечу. — Все будет хорошо! Точно говорю!

Ковалев направился опять в контору, но Кузин уже стоял посреди двора, окруженный колхозниками. Говорили обо всем, значительном и незначительном. Заведующий овцефермой Пиянтин сообщил, что в третьей отаре у двух овец обнаружили чесотку.

— Убай, да ты знаешь, чем дело пахнет? — рассердился Кузин. — Помнишь, как мы маялись с этой заразой? И какой настриг получили? Надо немедленно отбить этих овец. Ветсанитара туда. Обследовать отару. Всех подозрительных выделить!

— Этих двух мы сразу отбили, а больше не заметно…

Геннадий Васильевич слушал, и на душе его вскипела горькая досада. Выходит, об овцах Кузин умеет заботиться, а судьба человека его не беспокоит. Почему это? Говорит Бабаху: «Воспитывать тебя еще надо». А кто же должен воспитывать, если ты первым отталкиваешь его?

— Сегодня же суббота! — вспомнил Кузин и обернулся к Ковалеву: — Пойдем, вынужденный холостяк, мыться. Правда, баня у меня черная, но пару за глаза.