Дороги в горах - [40]

— Самая зимовка, отел, а она на боковую…

— Разве я по своей воле, Григорий Степанович.

— Конечно, по своей. Кто тебя гнал на крышу? Молодка какая…

— Не думала, что так получится. Хотела как лучше.

— Думать надо. — Кузин закинул ногу на ногу, а коленку прикрыл барашковой шапкой-ушанкой. — Утюгом не пробовала поясницу разогревать? Попробуй. Меня в третьем году вот так же сковало, не ворохнуться. Жена два раза поутюжила — помогло.

— Кто поехал за коровами? — спросила Марфа Сидоровна.

— Пиянтина пришлось отправить.

Кузин достал из кармана кисет, бумагу, спички и неторопливо начал крутить цигарку.

— Боюсь, Григорий Степанович, хватим мы в этом году горя со скотом. Снег-то вон какой выпал. А если еще оттепель? Пропадем.

— Может случиться. — Кузин чиркнул спичкой, затянулся и разогнал рукой дым. — Как с дровами? Не нуждаешься? Ну, я пойду, некогда. Поправляйся. Будет время — еще загляну…

Прошло четыре дня. Марфа Сидоровна испытала на себе все средства — прописанные Тоней порошки и натирания, горячий утюг, распаренный березовый лист, а облегчения почти не почувствовала. Правда, боль в пояснице, кажется, немного улеглась, но ноги по-прежнему оставались непослушными и сердце все время давало о себе знать.

— Завтра отправляй меня…

— В больницу? — Клава побледнела. — Как же это, мама? Я одна останусь?

— А что ж такого? Не маленькая.

— Да я ничего…

— Надо лечиться, а то всю зиму можно пролежать.

— Конечно, надо… Я ведь так просто… Пройдет, думала.

Клава ушла в кухню. Намереваясь помыть посуду, взяла тарелку и, будто застыв, долго стояла с ней.

Глава восьмая

Геннадий Васильевич Ковалев вышел от Хвоева расстроенным, с досадой, что получается все не так, как он думал. Он ехал сюда с одной нетерпеливой мыслью: скорее принять колхоз, привезти семью. А теперь оказывается, что к настоящему делу его допустят не скоро. Да и допустят ли?

Хвоев встретил Ковалева настороженно. Правда, пожал ему руку, даже улыбнулся, но Геннадий Васильевич сразу понял, что все это ради приличия.

— По какому вопросу к нам?

Ковалев вместо ответа достал из кармана направление, развернул его и протянул Хвоеву. Тот прочитал бумагу, посмотрел на Ковалева, потом опять на бумагу и заулыбался, на этот раз совсем иначе — приветливо, всем лицом.

— А я, признаться, подумал — вы с проверкой, — Хвоев, оставив кресло, подсел к Геннадию Васильевичу на диван.

— Знаете что? В «Кызыл Черю» заведующая фермой заболела. Большая труженица, но малограмотная. Не замените ли ее? Познакомитесь с людьми, с хозяйством, а потом посмотрим, решим с товарищами. Согласны? Обратите внимание на Кузина. Председатель колхоза… Любопытный человек.

Геннадию Васильевичу ничего не оставалось, как согласиться. А теперь, направляясь в контору колхоза, он беспокойно спрашивал себя, к чему это. Неужели Хвоев метит его в заведующие фермой? Он, конечно, не против, но обидно, если чувствуешь, что способен на большее.

Ковалев повернул к новому, на каменном фундаменте, дому с распахнутыми воротами и коновязью около палисадника. Прочитав небольшую аккуратную вывеску и осмотрев дом, двор, Геннадий Васильевич с удовлетворением отметил, что Кузин, должно быть, неплохой хозяин.

Когда Геннадий Васильевич вошел в кабинет, Кузин в полушубке и надвинутой на самые брови шапке, писал, грузно налегая грудью на стол. Окинув Ковалева коротким тяжелым взглядом, он опустил голову и, пока шел разговор, смотрел вниз или в сторону. Говорил Кузин так, будто отгораживался от Ковалева высоким забором.

— Я… — начал Геннадий Васильевич, намереваясь объяснить, кто он и зачем пришел.

— Знаю. Звонили уже… — оборвал Кузин. — Какой колхоз хотят тебе дать?

«Боится за свое место», — подумал Ковалев и почему-то смутился.

— Не знаю… Неизвестно… Колхозы не дают.

Наступило неловкое молчание. Не дождавшись приглашения, Геннадий Васильевич осторожно присел на диван, окинул беглым взглядом кабинет. Кремовые стены с высокими под масляной краской панелями, крашеный пол, новая мебель, раскидистый фикус — все это как-то противоречило виду Кузина. В поношенном полушубке, в шапке, с обветренным лицом, изрядно заросшим седой щетиной, он казался здесь скорее случайным пришельцем, чем хозяином. «Конторская жизнь во мне сказывается, — мысленно укорил себя Геннадий Васильевич. — Человек куда-то собирается. Что ж тут особенного? И потом, Хвоев как-то не так поступил. Сразу подозрение…»

— Заведующая МТФ у меня заболела. С самого начала коллективизации на ферме, — глухо, будто рассуждая сам с собой, сказал Кузин.

— Слышал.

— Марфу Сидоровну только что в больницу отправили… Вот и занимайтесь ее делами для практики.

— Я не против, но мне, Григорий Степанович, хочется окунуться в жизнь, побывать на стоянках…

— На стоянках? — Кузин хмыкнул. — Их у нас двадцать девять. До Верхнеобска легче добраться, чем наши стоянки объехать, Но коль такое желание, пожалуйста… Только самому мне некогда, провожатого дам.

Пять дней Ковалев провел в седле. Последнюю ночь он коротал в аиле чабана, который почти ни слова не знал по-русски, но радушно потчевал приезжих бараниной и чегеном[12].

На усадьбу колхоза Геннадий Васильевич возвращался грязный, пропахший дымом, разбитый верховой ездой и угнетенный. Скот бродил по горам, а пастухи присматривали за ним. Какая уж тут продуктивность? Но главное, что удивило Ковалева, — люди. В глуши, окруженные горами и лесом, они месяцами не мылись в бане, не видели газет, не слушали радио и были довольны. Все хвалили председателя.