Дороги в горах - [30]

* * *

Утром Клава написала ответ. Она подробно рассказала, как пришла с танцев, как разбила стакан, как дрожащими пальцами вскрыла конверт. Но потом спохватилась: «Зачем? Чересчур прямо. Еще подумает, что я без него жить не могу. Он ведь такой».

Клава порвала письмо и вынула из тетради новый лист. На этот раз ей показалось, что письмо получается сухим, почти официальным. Игорь может обидеться и совсем не ответить.

И только третьим вариантом Клава осталась довольна. Она написала — Игорь сглупил, что не пришел тогда к ней. И какая может быть обида? Конечно, очень досадно: так надеялась… Но при чем здесь он? Уж не думает ли Игорь, что она завистница? Наоборот, она очень рада за него. А ей, наверное, не придется осуществить свою мечту. Дедушка Сенюш сказал, что счастье не только в институте… Как видно, придется искать его здесь, в Шебавине.

«О работе думаю, но пока ничего не решила. Ужасно скучно. Вчера в первый раз за все время ходила с Колей Белендиным на танцы.

Часто вспоминаю, как мы ели в садике дыню. Счастливое время. Как оно скоро прошло!

Желаю тебе успехов в учебе и вообще в жизни, думаю, что ты не скучаешь, ведь Верхнеобск — не Шебавино, к тому же родной тебе…»

…Опустив в почтовый ящик письмо, Клава бесцельно зашагала по улице. Солнце смотрело на землю с ласковой материнской улыбкой. Тончайшие нити паутины серебрились в прозрачном неподвижном воздухе.

Она пришла на реку. Ей казалось, что повеселевшие горы дружно надвинулись на Шебавино. На склонах, среди сочно-зеленого ельника, неприветливого кедрача и кряжистых лиственниц то здесь, то там буйными кострами пылали осины, рдели березы.

Клава долго любовалась осенней тайгой, а потом вдруг рассмеялась и пошла в детский сад.

Зина сидела на лавочке, подставив солнцу лицо. Увидев Клаву, она не удивилась и ничего не сказала, а только улыбнулась и подвинулась, освобождая место на коротенькой лавочке.

Ласковое тепло не располагало к разговору. Они молчали, наблюдая за играющими в песке детьми.

Так прошло несколько минут.

Подбежала лобастая девочка лет шести.

— Зинаида Степановна, а у Москвы лицо есть?

— Что? Лицо? — Зина немного задумалась. — Нет, Света, Москва — город…

— А почему Москва улыбается нам? По радио так поют…

— Света, Москва — очень большой и красивый город. В нем весело жить. Вот поэтому и говорят, что Москва улыбается нам.

Девочка, сосредоточенно думая, медленно отошла. Зина проводила ее взглядом, потом обратилась к Клаве:

— Не поняла?

— Не знаю. Пожалуй, нет…

— Нет, конечно… Ну, а как объяснить? А у тебя произошло что-то хорошее?

Клава смутилась.

— Почему так думаешь?

— Я сразу заметила. Скажешь — нет?

— Не знаю… Возможно, погода хорошая, поэтому…

Ее так и подмывало сказать: «Правда, Зина, правда, дорогая… Я получила от Игоря письмо. Ты не представляешь, какая это радость». Но она ничего не оказала.

Где-то над головой курлыкали журавли.

— А я перед твоим приходом о Федоре думала, — Зина смахнула с лица осевшую паутину. — Вчера зашел в колхозный свинарник и накричал там. Говорит, как можно дойти до такого: свиньи по уши в грязи. Дома весь вечер махал руками… Потом ушел в правление. Вернулся и опять шумел! Все доказывал нам, что такое отношение к животным — преступление. Беда с ним.

— Разве это плохо? — удивилась Клава. — Мне нравятся такие люди. Я сама хотела бы быть такой, только, кажется, не смогу. У меня ведь душа заячья. Зина, ты очень любишь Федора Александровича? Вы хорошо с ним живете?

— Люди думают, что хорошо. — Зина поднялась. — Скоро ребятам по домам.

— Я тоже пойду. Надо ужин готовить.

— Заглядывай вечером, — сказала на прощание Зина.

Дома Клава еще раз прочитала письмо Игоря и принялась готовить ужин. Чистя картошку, она вполголоса напевала, потом включила радио.

Приходу матери Клава обрадовалась, а та разговаривала с дочерью, кажется, больше обычного. За ужином мать, тая на морщинистых губах улыбку, рассказывала:

— Удивительное дело… Заведующий раймагом никогда со мной не здоровался. А сегодня так разлюбезно раскланялся! С чего бы это?

Клава, краснея, уткнулась в тарелку. Мать, будто ненароком покосясь на нее, неторопливо взяла ломоть хлеба.

— Он неженатый, кажись?

Клава пренебрежительно хмыкнула:

— С Ленкой Звягиной и трех месяцев не прожил…

— Ну, Лена сама ветреная. А муж, я тебе скажу, от жены зависит. При доброй жене муж добрый бывает.

— Мама, к чему ты завела этот разговор?

— Так просто, к слову пришлось… Ты же теперь не маленькая…

И принялась за суп.

Когда пили чай, Марфа Сидоровна сказала:

— Разговаривала утром с кумом Прокопием Поликарповичем. Обещал пристроить к себе в контору. Говорит, если будет стараться, я из нее быстро человека сделаю.

— В контору?

— Ну да.

— Не знаю, как… А дома надоело. — Клава положила в стакан сахару и, размешивая его, несмело предложила: — А может, лучше на ферму пойти? Я привыкла там.

Марфа Сидоровна строго поджала губы.

— На ферму? Хватит того, что я свою жизнь там оставила… Чувствую себя плохо. Износилась, видать…

— Что ты, мама? — Клава села рядом, припала щекой к материнской ладони. — Ведь ты еще не старая. Подумаешь, пятьдесят четыре года…

— Что считать годы, дочка? Год на год не приходится. Иной за десять обойдется. А у меня таких немало было. — Марфа Сидоровна скорбно качнула головой, взгляд ее затуманился.