Дороги, которым нет конца - [8]

— Мы знакомы.

Мы стояли на обочине рядом с железнодорожными путями. Я посмотрел в зеркало заднего вида и спросил:

— Как у тебя с голосом?

— Не так хорошо, как раньше, — пожав плечами, ответила она.

— Нет, я имею в виду, после вчерашнего.

— Я могу петь.

Я развернул джип, проехал три квартала на восток по направлению к реке и горе Спящего Индейца и остановился возле театра «Птармиган».

— Подождешь здесь несколько минут?

Она кивнула. Когда я вышел на тротуар, она окликнула меня:

— Купер?

— Да?

— Если ты не… Я хочу сказать… Не знаю, есть ли у меня силы сидеть здесь и… — Она едва заметно покачала головой.

Иногда не слова человека, а его молчание говорит о том, как сильно изранена его душа. Кто-то или что-то причинило ей боль. Много боли. Я бросил ключи на сиденье.

— Если я не вернусь, можешь воспользоваться джипом.

Она выпрямила ноги, откинула голову, и морщинка на переносице исчезла.

Моя квартира находится в мансарде «Птармигана». Я пользуюсь ею зимой, когда снег и лед выгоняют меня с горы.

Я быстро вошел внутрь и взял старую гитару «Мартин D-35», которая стала моей любимицей. Ее звали Элла, и она родилась в Пенсильвании от немецких и бразильских родителей где-то в 1970-е годы. Мы с ней познакомились пятнадцать лет назад в ломбарде в Таосе, и химия нашей любви была быстрой и электрической, но на акустической стороне восприятия. Она гортанная, нежная, будет лаять, если вы начнете рвать струны, но поднимет вас над сиденьем, если вы отпустите поводья и позволите ей говорить собственным голосом. Эта гитара напоминала мне мисс Эллу[8] и ее богатый, чистый, многослойный, вибрирующий голос. Каждый раз, когда она открывала рот, вам стоило прислушаться, потому что ее слова вскоре находили путь к вашему сердцу, где снимали все внешние оболочки, либо просто пронзая его насквозь, либо исцеляя вас.

Вернувшись, я обнаружил Делию за столиком для пикников под зонтиком, который трепетал на ветру. Я раскрыл футляр, положил Эллу на колени и стал ее настраивать.

Делия с интересом наблюдала за мной.

— Знаешь, теперь у них есть маленькие электронные штучки, которые здорово работают, — заметила она.

Я улыбнулся, не поднимая головы.

— И не говори.

Когда я закончил, то исполнил несколько аккордов, а потом положил ладонь на струны, чтобы заглушить звук, и резко повернулся к ней:

— Спой что-нибудь.

Она медленно заговорила, приподняв бровь:

— Просто. Спеть. Что-нибудь?

— Все, что захочешь.

Без предупреждения и каких-либо предварительных извинений она открыла рот и запела страстную, бархатистую мелодию песни Дасти Спрингфилд[9] о Билли Рэе, сыне проповедника. Я едва не растаял на скамейке.

У меня всегда была слабость к этой песенке про сына проповедника. Она знала об этом. Я знал, что она знает об этом. И она знала, что я знаю, что она знает. Что делало ситуацию еще более забавной.

За две секунды я помолодел на двадцать лет. Тон был таким чистым, а модуляция настолько безупречной, что я почти не прикасался к струнам, опасаясь смазать этот прекрасный звук. Слова слетали с ее языка в ритме и гармонии, усиленной чувством томления в голосе. Несмотря на силу, в них заключалась обезоруживающая уязвимость. Когда мы разговаривали, Делия скрывалась за зубчатой стеной, высокой, как в Иерихоне. Она была непроницаемой. Но когда она открыла рот и спела первую ноту, ворота распахнулись настежь. Это лишний раз доказывало, что музыка существует в ее существе на уровне ДНК. Музыка была такой же ее частью, как и небесно-голубые глаза. Музыка была единственным незамутненным окном, через которое она смотрела на мир и понимала его.

Она сделала паузу в конце очередного куплета и улыбнулась:

— Ты собираешься играть или будешь сидеть с видом идиота, узревшего чудо?

Когда она пела про то, что Билли Рэй был единственным, кто дотянулся до ее души, то посмотрела на меня. Оставалось лишь гадать, то ли она просто исполняла песню, то ли имела в виду нас.

Глава 5

Описание музыки — каверзная штука. Я не уверен, что ее можно описать так же, скажем, как роман или картину. Хотя картина или роман пробуждают чувства, они делают это посредством наших глаз. Образы, которые мы видим, или слова на странице попадают в мозг через зрительные каналы и обрабатываются интеллектом, различающим оттенки смысла, а затем наступает эмоциональная реакция. Первая часть этого процесса заключается в осмыслении и понимании, а вторая часть — в чувствах и эмоциях.

Судя по моему опыту, музыка действует иначе. Музыка попадает в наш разум через уши, откуда кратчайшим путем перебирается к энергетической системе наших эмоций. Потом она достигает интеллекта, где мы можем найти в ней «какой-то смысл». Музыку сначала чувствуют, а обрабатывают или понимают на другом уровне. Это не значит, что нельзя пользоваться интеллектом для ее описания… но я сомневаюсь, могут ли наши слова адекватно описать ее. Это все равно что описывать запах числа 9.

Музыка предназначена для восприятия, а не для описания.

Музыка имеет собственный язык, понимаемый и разделяемый музыкантами. Это такой же настоящий язык, как греческий или латынь, и такой же сложный, если вы не знакомы с ним. Ключом к расшифровке музыкального языка служит последовательность «до-ре-ми». Да, это просто, прямо как Роджерс и Хаммерстайн