Дороги без следов - [11]

- Хочу попросить вас...

- А чтоб тебе... - Капитан дружелюбно похлопал ее по плечу. - Думал, на аэродроме что стряслось.

- Отпустите меня на полдня. Хочу съездить в госпи­таль. К Ивану.

- А! - сказал Мохарт.- Это хорошо. Как думаешь до­бираться?

- Пойду на лыжах.

- Надень шинель, а то в куртке жарко. И возьми авто­мат. Без оружия не ходить.

Катя совсем не по-солдатски сжала горячую руку капи­тана.

- Ивану привет от всей эскадрильи. Пусть скорее вы­здоравливает и возвращается в строй. Думал сам навестить его, но... Он знает, какая у нас обстановка.

- Разрешите идти?

- Беги, Катя!

Назад она не шла, а летела. Очутилась на аэродроме, ког­да уже рассвело. Зашла в столовую. Сразу налетел старшина эскадрильи:

- Ефрейтор Яцина, в самоволку подались?

Катя улыбнулась, подошла к грозному старшине и щекой прикоснулась к его плечу.

- Сергей Иваныч, какая самоволка? Я у Мохарта была.

- У Мохарта? А кто старшине будет докладывать? На построение ищу по всему аэродрому. Сунулся в ваш гарем, так оружейницы на меня насели, чуть вырвался.

- Еду в командировку,- соврала Катя.

- Далеко?

- В Даниловку. Одолжи пистолет, автомат брать не хо­чется. Больно тяжелый.

- Завтракай - и ко мне,- подобрел старшина.

Минут через пятнадцать Катя в шинели, с лыжами на плече, посту­чалась в замерзшее оконце каптерки.

- Иду! - отозвался старшина и грохнул дверью.

Лыжи забраковал, подобрал другие, более легкие, про­верил крепление. И, выпрямившись, придирчиво оглядел ее. Сунул за ремень палец.

- В какой эскадрилье служишь?

- У Мохарта,- усмехнулась Катя.

- Подтянуть. Солдата ремень греет. Забыла? Когда на­зад?

- Обедать буду дома.

- Ты что? Хоть бы к вечеру успела. - Старшина дал пистолет и две обоймы с патронами.- Стрелять умеешь?

- Сергей Иваныч... Я же оружейница!

- Тьфу, закружили голову! - надулся старшина.- Беру слова назад.

Старшина показал направление на Даниловку.

- Спасибо, Сергей Иваныч...

Снег был глубокий, пухлый, однако лыжи держал хоро­шо. Идти было легко. В ушах отдавался монотонный по­свист, который успокаивал, направлял мысли в тихое русло. То там, то тут мелькали кусты, лощины, пригорки.

Широко скользя по белому полю, Катя думала, что ска­жет подругам, когда вернется назад.

"Скажу... Скажу, где была,- решила она.- Не буду вы­думывать. Пусть знают".

С холма пошла тише, медленнее, потом совсем останови­лась. Впереди был подъем. Пришлось приналечь на палки, взбираться "елочкой". На пригорке остановилась под бере­зой, что одиноко стояла на краю леска. Белостволая, строй­ная, с черными крапинками. От нее повеяло чем-то близким, родным, даже сердце зашлось. Такая же березка росла у них в огороде на Случчине.

Из-за горизонта показалось солнце.

Катя поглядела на запад. В розовой дымке лежала дерев­ня, а вокруг серебрились синие леса. Там Беларусь...

Катя откинула со лба волосы и долго вглядывалась в эту серебристую даль. Даже дышать перестала. Рукавицей смахнула набежавшую слезу, смотрела и все не могла на­смотреться.

"Там и моя деревня. И мама, если жива".

Вот когда она наконец увидела родные дали. С тяжелыми боями шла к ним все эти три года.

Тронула ветку березки и спохватилась, что замешкалась. Побежала дальше.

Проскочила редкий кустарник на пологом пригорке и прямо перед собой увидела самолет. Стоял он в снегу, не­далеко от дороги. Виден был винт с погнутыми лопастями, кабина, желтоватый хребет фюзеляжа, на котором ярко вы­рисовывался черный крест.

"Позавчерашний "фоккер",- сразу похолодело под сердцем у Кати.

Она подошла поближе к самолету. Кабина открыта. В бронеспинке чернеет дыра. Снаряд ударил сзади и, раздро­бив плексиглас, вырвал левый борт кабины.

Катя зашла спереди, наклонилась, чтобы поглядеть, какое на "фоккере" оружие. Черными глазками холодно блеснули вороненые стволы эрликоновских пушек, торчавших из-под капота. Хотела сесть в кабину, проверить гашетку, прицел, однако, глянув левее самолета, быстро сунула руку в карман и стиснула рукоятку пистолета. На снегу, раскинув руки, ле­жал летчик. Меховая куртка расстегнута. Лицо отсвечивало ярким малиновым цветом.

Катя не боялась мертвецов. За войну всего нагляделась... Подошла поближе и увидела остекленелые глаза немца. Баг­ровая струйка застыла на щеке.

"Разлетался очень, - подумала она. - Не будет так, как ты хотел. Не будет! Лежи теперь на морозе!"

Катя первый раз увидела немца, убитого снарядом из пушки, которую она ставила на самолет, пристреливала ее в тире, чистила. И, как человек, который сделал тяжелую, но нужную работу, еще раз с удовлетворением поглядела на самолет, на убитого немецкого летчика и двинулась дальше.

Переходя дорогу, подумала, что как раз над этими хол­мами позавчера перед обедом "фоккер" атаковал наши само­леты. В то время она устанавливала пушку на сорок седь­мую машину, и все валилось у нее из рук, тоскливо сжи­малось сердце. Тогда она тихо спрашивала себя: "Что слу­чилось?"

Иван в этот час был в воздухе. Значит, сердце чуяло не­доброе.

Через полчаса Катя была в Даниловке. Возле крайнего дома на тропинке увидела санитарку, спросила, где лежит летчик, которого два дня назад положили на лечение. Са­нитарка вызвалась показать, подождала, пока Катя снимет лыжи, и повела ее в хату. Впустила в палату, тихонько за­крыла за нею дверь.