Дорогая мамочка. Война во Вьетнаме глазами снайпера - [84]

— Да? Э-э-э, а что это за нарисованная линия?

— Любой, кто пересечет эту линию без разрешения, будет застрелен.

— Понял, спасибо.

Я в последний раз посмотрел на суровое здание и его окрестности, прежде чем, прихрамывая, отправился обратно в палату. Я назвал это здание «Ящиком Пандоры».

* * *

Снайперы-разведчики,

Госпиталь в Дананге,

17 ноября 1969 г.

Дорогая мамочка,

До сих пор брожу в окрестностях — мне дали еще примерно неделю, прежде чем меня отправят обратно в Ан-Хоа. Конечно, жаль, что я не знаю, что там происходит.

Приходил какой-то генерал и вручил мне «Пурпурное сердце». Вот уж награда, которую я не рассчитывал получить.

Этим утром меня отправляют в блок для выздоравливающих. Док говорит, что я очень хорошо иду на поправку. Такая жизнь начинает действовать мне на нервы, так что я не против вернуться, и у них не будет никаких проблем найти кого-то, кто займет мою койку.

Ту я повстречал нескольких ребят, с которыми был в учебке для новобранцев и в учебном полку. Те, которые оказались здесь, выглядят гораздо лучше, чем многие, о которых я слышал. Многие из моих друзей в Штатах еще не прошли через это.

Мам, раны на мне заживают, как на собаке, я оказался крепче, чем думал, поэтому тебе нет необходимости волноваться.

На этом закончу, и приготовлю свои скромные пожитки к переезду в другое здание. Передавай всем привет, береги себя.

С любовью,

Джозеф

* * *

Как-то раз, гуляя в очередной раз по госпиталю, я случайно зашел в палату, где лежали в основном парни, потерявшие свои гениталии. Меня сразу поразила там полная тишина, — ни малейшего разговора и, конечно же, никакого смеха. Каждая койка сопровождала меня пустым взглядом, и я уже прошел полпути по палате, прежде чем осознал это. Меня охватило ужасное чувство, как-будто я вторгся в личное пространство страданий, с которыми не мог справиться мой мозг.

Я унес оттуда ноги так быстро, насколько смог. Когда я прислонился к стене, чтобы отдышаться, то вздрогнул от мысли о том, как близко подошел к этой палате, которую я обозвал «Палатой смерти после жизни».

Когда я вернулся к своей кровати, увидел, что мне сменили постель, а поверх нее аккуратно положили чистую больничную пижаму. Обычно они не меняют постельное белье так рано, потом я заметил, что сменили не все постели.

Когда Билл зашел с болеутоляющим, я спросил у него:

— В чем дело?

— Сегодня утром тебе вручат медаль. После того, как ты переоденешься в чистую одежду, не отходи от койки.

После своих прогулок я, как правило, испытывал немалую боль, особенно она была сильна на этот раз, из-за моего ошибочного визита в «палату смерти после жизни». Поэтому я был не прочь отдохнуть и позволить болеутоляющему притупить мою боль и мои мысли.

Через полчаса пятерых из нас откатили на койках ближе к коридору и равномерно выстроили вдоль стены. Почти сразу в зал вошел двухзвездный генерал и его небольшая «свита». Помощник прочитал короткую речь о ранах, полученных во время боя в защиту Южного Вьетнама, и что-то там еще о благодарности американского народа, после чего я прекратил слушать.

Когда произнесли мое имя, генерал подошел к моей койке, и спросил, как я себя чувствую.

— Спасибо, сэр, хорошо.

— Я слышал, тебе было немного тяжело на наших наволочках.

— Да, сэр, было такое.

Он наклонился и негромко сказал:

— Будь здоров, морпех, — и соответствующим образом приколол «Пурпурное Сердце» к моей подушке.

Перед тем, как меня перевели в отделение для выздоравливающих, Билл принес мне новую свернутую наволочку.

— Это от нас, — сказал он. — А то, что внутри — от меня лично.

Я развернул наволочку и обнаружил там шесть уложенных друг за другом косяков.

— Спасибо, брат, я тебя никогда не забуду, — это все, что смог вымолвить.

Перевод в отделение для выздоравливающих был моим шансом вырваться оттуда, если бы я только смог достать униформу. Мне по-прежнему не давали пропуска, но я твердо решил на какое-то время покинуть госпиталь. Восемнадцатого числа, совершенно неожиданно, мне выпала такая возможность.

Помещение для выздоравливающих больше напоминало казарму, где вместо кроватей были установлены складные койки. Мои раны хорошо заживали, но болезненная хромота в колене по-прежнему сохранялась, и даже когда я был в форме, мой неуклюжий способ ходьбы вызывал подозрение у берегового патруля, стоявшего у ворот. Когда я лежал там, пытаясь придумать выход из положения, мне показалось, что увидел знакомое лицо. «Не может быть!» — подумал я, протер глаза и снова присмотрелся. Конечно же, это был ни кто иной, как Дэйв Янг. Он просто подхватил малярию и узнал, что я был в госпитале.

Мы очень обрадовались тому, что встретили друг друга, и, пока мы трещали без умолку, обмениваясь новостями, Дэйв бросил свой рюкзак мне на койку и раскрыл его, вытащив комплект униформы и пару ботинок.

— Я было подумал, что ты захочешь попользоваться этим, и вижу, что оказался прав. В этой пижаме ты выглядишь как полный придурок.

— О, да, именно так я себя и чувствую. Я должен свалить отсюда. Скажи, как ты узнал мой размер обуви?

— А я и не знал! Просто сказал тыловой «крысе» на складе, чтобы тот дал мне пару ботинок большого размера, а он сказал, что обуви именно такого размера у него больше, чем любого другого. И я вспомнил, что в Дананге у нас был излишек обуви двенадцатого размера.