Дорогая мамочка. Война во Вьетнаме глазами снайпера - [81]

Обычно ко мне приходил один и тот же санитар, и вскоре мы подружились. На второй день мне сделали две перевязки, а днем он вручил мне новую наволочку и мягко посадил меня в инвалидную коляску. Так как мне только сделали укол, я спросил, куда мы идем.

— Сам увидишь, — ответил он.

Мы проехали по длинному коридору, остановились у редко используемой боковой двери, и когда он толкнул меня внутрь, то сказал:

— Думаю, тебе нужен свежий воздух.

Внезапно я оказался в заброшенной части больницы. Он прикурил косяк с травкой и протянул мне.

— Может, это снимет тебе напряжение.

— О, да! Спасибо, Билл!

Мы молча покуривали косячок, передавая его друг другу по очередь, и внимательно наблюдая, чтобы не приперся кто-то из начальства.

Когда мы закончили, он спросил, готов ли я.

— Да, давай покончим с этим, — ответил я, после чего мы вернулись в палату. Такая небольшая прогулка стала частью моего повседневного ритуала. Я знал, что санитары и медсестры зачастую были беспомощны в облегчении окружавших их ежедневных страданий, но по крайней мере один санитар нашел половинчатое решение. Я был настолько обдолбан, что у меня троилось в глазах, и послеобеденная перевязка прошла легче, чем обычно. Но все равно ничто не могло остановить режущую боль от чистки раны, пробиравшую до мозгов.

Перевязка следующим утром прошла хреновато. Когда Билл удалил из раны на моем бедре сгусток крови размером с яйцо, в бедренной артерии вновь открылась маленькая рана. Кровь начала хлестать из моей ноги на высоту фута три, как-будто кто-то выкачивал из меня жизнь огромным шприцем.

Я совершенно забыл о боли и таращился на жуткое зрелище — Билл пытался остановить кровотечение. Вскоре его лицо и форма были в крови. В крови было и все вокруг — и постель, и пол, что здоровья не добавляло — становилось только хуже.

— Вот черт! — выругался он в прострации. — Держись, я сгоняю за врачом!

«Держись, — подумал я, — блять, держись, а за что?»

Моя кровь хлестала так, что все, что я мог делать, так это просто лежать и смотреть на все это. Тогда я этого не знал, но кто-то внимательно наблюдал за всем этим действом.

Даже не думая накрыть рану чем-либо, я зачарованно смотрел за каждой струей и пытался посчитать, как долго я смогу продержаться без переливания крови. Когда вернулся Билл, держа в одной руке пакет крови, а другой таща за рукав врача по коридору, то по моим предположениям у меня оставалось не более получаса.

В течение следующих двадцати минут хирург вытирал рукавом кровь со своих глаз, наверно, дюжину раз. Кровотечение прекратилось так же быстро, как и началось. Хирург сказал, что рану получилось зажать, только наложив на артерию швы.

— Как дела?

— Полагаю, что все окей, сэр.

Мне снова сделали укол обезболивающего и дали несколько минут отдохнуть. Потом сняли повязки, и очистили и обработали рану на боку. Таким образом, я прогрыз уже вторую наволочку.

Тем же вечером, в 11 часов, я наконец-то неплохо устроился на отдых, пытаясь заснуть, как вдруг встретил самого маленького члена нашей палаты. Со стола корейца на мое плечо прыгнула мышь, перебежала по моей груди на мой стол и исчезла. Сначала я разозлился. Крысы и мыши являлись во Вьетнаме вездесущей проблемой, а я вообще не любил грызунов. Когда она проделала это снова следующей ночью и стала после этого появляться каждую ночь, я начал ее уважать за смелость. По ней можно было бы сверять часы. Казалось, что она делает обходы, прямо как врачи. Думаю, что каждый человек в палате пытался поймать ее поймать, но так никогда и не смог к ней приблизиться. Ну, а что они еще хотели, это же была вьетнамская мышь. Я прозвал ее «Дядюшка Хо», и когда меня в конце концов перевели в другую палату, я оставил для нее конфету в полуоткрытом ящике своей тумбочки.

* * *

Снайперы-разведчики,

Госпиталь в Дананге,

10 ноября 1969 г.

Дорогая мамочка,

Я иду на поправку, обо мне хорошо заботятся. Пэт сегодня остается, чему я несказанно рад, хотя не думаю, чтобы он обратил на это внимание. Вчера вечером я узнал одну вещь. Вы должны быть экспертом по использованию «утки». Пэт рассмешил меня, заявив: «Я не возражаю выносить твою банку для мочи, но «утка» — это уж слишком!» — поэтому пришлось попросить санитара позаботится об этом. Его зовут Билл. Медсестры здесь тоже хорошие.

Пэт повесил над моей кроватью флаг моего штата. Это хорошо для разговора. Сейчас закончу на этом и буду писать Лауре. Завтра напишу еще раз.

С любовью,

Джозеф

* * *

Я уже привык к однообразной рутине — лошадиная доза болеутоляющего, затем поездка на инвалидной коляске по коридору и обратно для очередного сеанса с наволочкой.

Однажды утром, когда мы с Биллом передавали друг другу косяк, он беззаботно заметил:

— Знаешь, нам пришлось увеличить заказ на наволочки. — Затем его голос стал серьезным, — Ты завоевал здесь большое уважение, Джо.

Я спросил, что он имеет в виду.

— У тебя самые плохие раны в палате, но ты не кричишь, когда их промывают.

Мы докурили косяк в молчании. Билл знал только, что это как-то связано с наволочками. Он не спросил, как я это проделал, и я был рад этому. Не знаю, был ли у меня самого достойный ответ.