Дорога в тысячу ли - [128]

Официантка принесла Горо небольшой бокал пива и вернулась на кухню. Горо смотрел, как она уходит.

— Слишком тощая, — сказал он.

— Меня уволили, — сказал Соломон.

— Как? Почему? — воскликнули все трое.

— Кадзу сказал, что клиент заморозил сделку. И если бы началось расследование…

Соломон остановился, прежде чем сказать слово «якудза», потому что внезапно почувствовал неуверенность. Нет, его отец не связан с преступниками. Но должен ли он так говорить перед Тотоямой? Тот был японцем и высокопоставленным чином в полиции Йокогамы. Только одно предположение повредило бы всем. Горо изучил лицо Соломона и почти незаметно кивнул, потому что понял молчание мальчика.

— Была ли она кремирована? — спросил Тотояма.

— Наверное, но некоторых корейцев хоронят в земле, — сказал Мосасу.

Тотояма кивнул.

— Соломон, дама умерла от естественных причин. Племянница сказала, что это был сердечный приступ. Ей было девяносто три года. Я не имею никакого отношения к ее смерти. Слушай, твой босс на самом деле не думал, что я убил старушку. Если бы он так думал, он оказался бы слишком напуган, чтобы уволить тебя. Что мешает мне убить его? Он использовал твои связи, а затем просто уволил. Это обычное дерьмо.

— Ты найдешь хорошую работу в сфере финансов. Я уверен, — сказал Мосасу.

Однако Горо был явно раздражен.

— Они сами грязь! Не надо с ними связываться.

Соломон изучал экономику. Он учился в Америке для работы в американском банке.

— «Трэвис» — британский банк, — сказал Соломон автоматически.

— Ну, может, в этом и проблема. Может быть, надо работать в американской компании.

Соломон чувствовал себя ужасно. Мужчины за столом были очень расстроены.

— Не беспокойтесь обо мне. Я получу другую работу. У меня тоже есть сбережения. — Соломон встал со своего места. — Папа, я оставил коробку с вещами у тебя в офисе. Можешь отправить ее мне в Токио? Там ничего важного.

Мосасу кивнул.

— Я могу отвезти тебя в Токио.

— Да нет, все нормально. На поезде быстрее. Фиби, наверное, уже волнуется.

Соломон вернулся в больницу. Хана проснулась. Комната была еще темной, но по радио передавали поп-музыку, и от этого казалось, что атмосфера светлее.

— Ты уже вернулся? Должно быть, очень скучал, Соломон.

Он рассказал ей все, и она слушала, не прерывая его.

— Ты должен взять на себя дело отца.

— Патинко?

— Да, патинко. Почему нет? Все эти идиоты, которые говорят о нем и тебе гадости, с ними не надо иметь дела. Твой отец — честный человек. Он мог быть богаче, если бы действовал грязно. Горо тоже хороший парень. Он, может, и яки, но кого это волнует? Это мерзкий мир, Соломон. Жизнь делает всех нас грязными. Я встречала много извращенцев из лучших семей. Многим из них нравилось делать очень скверные вещи, но их не поймают. Слушай, ты ничего не изменишь. Понимаешь?

— Что ты имеешь в виду?

— Ты дурак, — сказала она со смехом, — но ты мой дурак.

Ему стало грустно. Он уже потерял ее.

— В Японии ничто никогда не изменится. Она никогда не примет гайджинов, и ты, дорогой, всегда будешь здесь гайджином, чужаком, а не японцем. Но Япония никогда не примет и таких людей, как моя мать, — стоит оступиться, и ты никто. Я заболела. Я заразилась от японского парня, который владел старой торговой компанией. Теперь он мертв. Но никого это не заботит. Доктора просто ждут, когда я умру. Так что слушай, Соломон, ты должен оставаться здесь, не возвращайся в Штаты, займись отцовским бизнесом. Стань настолько богатым, насколько сможешь, и делай все, что захочешь. Но, мой прекрасный Соломон, они никогда не станут думать, что мы в порядке, что мы такие же люди.

— Мой отец этого не хочет. Даже Горо-сан продал свои салоны и сейчас занимается недвижимостью. Папа хотел, чтобы я работал в американских инвестиционных банках.

— Стать таким, как этот Кадзу? Я знаю тысячу Кадзу. Они недостойны вытереть задницу твоего отца.

— В банках тоже есть хорошие люди.

— И есть хорошие люди в патинко. Как твой отец.

— Я не знал, что тебе нравится папа.

— Знаешь, после того, как я сюда попала, он посещал меня каждое воскресенье, когда маме нужен перерыв. Иногда я притворялась спящей, а он украдкой молился за меня, сидя здесь, в этом кресле. Я не верю в Бога, но, наверное, это не имеет значения. Никто раньше не молился за меня, Соломон.

Соломон закрыл глаза и кивнул.

— Твоя бабушка Сонджа и тетя Кёнхи посещают меня по субботам. Ты знал это? Они тоже молятся за меня. Я не понимаю Иисуса, но что-то святое есть в том, чтобы люди прикасались к больным. Медсестры здесь боятся коснуться меня. А твоя бабушка Сонджа держит мои руки, а твоя тетя Кёнхи кладет прохладные полотенца на мою голову, когда у меня жар. Они добры ко мне, хотя я плохой человек…

— Ты не плохая. Это неправда.

— Я делала ужасные вещи, — сухо сказала она. — Соломон, я продала наркотики одной девушке, которая умерла от передозировки. Я воровала деньги у многих мужчин. Я наговорила так много лжи.

Соломон ничего не сказал.

— Я заслуживаю то, что со мной случилось.

— Нет. Это вирус. Все болеют.

Соломон погладил ее лоб и поцеловал.

— Все в порядке, Соломон. У меня было время подумать о моей глупой жизни.